Семь сказок о сексе и смерти
Шрифт:
Нас затолкали в фургоны без окон и увезли в облаке воя сирен. Уолтерса бросили на мою скамью в зоне ожидания полицейского участка, и он тяжело приземлился рядом. Он был удивительно спокоен. Как только дежурный офицер записал наши данные и отошел, Уолтерс склонился ко мне и прошипел на ухо:
— У тебя на левой щеке расцветает дивный синяк, девочка моя. Я полагаю, твое тело таит еще кое-какие секреты.
— Надежно таит.
Он кивнул и отвернулся. Вид у него был довольный, даже слегка веселый. Возможно, он улыбался.
— Вставай, толстая засранка! — рявкнул один из офицеров. — Ты уж как минимум у нас переночуешь.
Меня утащили, и я не видела Уолтерса всю ночь, и весь следующий день, и следующую ночь тоже. Меня заперли
По крайней мере, было что почитать. Некоторые надписи относились к древним временам, к эпохе шоу “Джунгли”. Среди них попадались странные исторические лозунги вроде “ОДНА ЯДЕРНАЯ БОМБА МОЖЕТ ИСПОРТИТЬ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ” и “ДУХ НЕ УБЬЕШЬ” и самое загадочное: “ПОРНОГРАФИЯ — ТЕОРИЯ, ИЗНАСИЛОВАНИЕ — ПРАКТИКА”. Для нас порнография стала тем, чем когда-то была религия, — образом жизни, образом мышления, способом заработка. А изнасилования не бывает, если все женщины всегда и везде говорят да, да, да. Это понимает каждый.
Уолтерс сам пришел выпустить меня под залог. Когда это произошло — поздним утром второго дня, — я уже чувствовала себя униженной, немытой и обозленной. Ссать в одно и то же ведро, которое никогда не выносят, и не чувствовать отвращения к себе можно не очень долго — всего несколько часов. К тому же я смертельно боялась потерять диск.
Уолтерса впустил в мою камеру тот же самый офицер, что обозвал меня толстой засранкой. Мой метко нацеленный плевок попал ему в щеку, пока он возился с ключами. Он бы ударил меня, если бы Уолтерс — на этот раз в элегантном бежевом пиджаке и с длинным серым плащом на плечах — не остановил его руку.
— Я приношу вам свои извинения от ее имени, офицер. Она исстрадалась без душа и смены белья.
— Сними, блядь, одежду! — проревел мужик и захлопнул за собой дверь камеры. Мы с Уолтерсом на мгновение остались одни в крошечном помещении.
— Они тебя сначала обыщут, а потом отпустят, — прошептал он. — Разденься и отдай одежду мне. Отдай мне все. — Он внимательно посмотрел мне в глаза.
— А они разве не всех повязали прямо там? — Я начала срывать с себя одежду.
— На диске отмечены все, кто к нам приходил.
Уолтерс раздраженно и нетерпеливо протянул руку. Внезапно я поняла, что лишь двух посетителей не притащили в участок: девушку в зеленом шелковом платье с крошечными цветами и мужчину с тяжелыми перстнями холодного золота.
Совершенно незнакомые люди столько раз видели меня голой, что раздеться перед Уолтерсом ничего не стоило. Он — член семьи. У него хватило галантности с интересом понюхать крошечный диск, прежде чем сунуть его в карман. Потом он собрал всю мою одежду, но держал ее на вытянутой руке, едва касаясь кончиками пальцев, а я потрусила в душ, прикрывая груди.
Женщина-офицер осмотрела мое влагалище и задний проход при помощи тонкого фонарика с линзой на конце.
— Что вы ищете? — нагло спросила я, пока она таращилась мне в промежность.
— Наркотики, — рявкнула она.
“Подземелье” закрыли. Все окна и двери заколотили плексигласовыми панелями с желтыми наклейками — “Не приближаться”. Я отправилась туда наутро и почувствовала, что мне чего-то не хватает, пока стояла перед непримечательным кирпичным домом, где проработала почти три года — пять ночей через три плюс шестинедельный оплачиваемый отпуск, когда не знаешь, куда себя девать. Клуб стал моим домом. Я знала всех танцовщиц, всех тружеников секса, всех шоуменов, всех их обычных зверюшек, всех вышибал и охранников, всех нелегальных транссексуалов, которых мы нанимали вчерную, и Уолтерса, босса. Нашего босса. Он стоял за моей спиной и смотрел на разломанную
Предательство и обман. Я повернулась к Уолтерсу.
— Почему меня не допрашивали? Почему не предъявили обвинение? Почему мы с тобой на свободе, а все остальные до сих пор в тюрьме? Ты знал, что они придут, ты же знал!
Его волосы блестят на солнце. Они крашеные. Ни один мужчина не может похвастаться таким цветом — цветом расплавленного красного золота. Цвет ненатуральный. Он сам ненатуральный. Он даже не порядочный.
— Милая моя София. — Он берет меня за руку, я отдергиваюсь. Он пожимает плечами. — Мы стали существенно богаче, чем три дня назад, а полиция получила богатый улов, который только наше первобытное шоу “Джунгли” и могли выманить на свет. Конечно, все это было подстроено. Не надо подозревать меня в дурновкусии. Ты что же, думала, такое ретро-шоу — это мое личное коммерческое озарение?
— А остальные наши? — заорала я. — Ты, может, и стал существенно богаче. А остальные потеряли работу.
Уолтерс недовольно уставился в пространство.
— Все, кто оказался на высоте, без дела не останутся. Но я не упущу случая немного растрясти балласт. Однако тебя — если только в тебе вдруг не зародилось чувство гражданской ответственности — я всячески приглашаю проследовать со мной в мою новую контору.
Я стояла под промытым светом весеннего солнца и обдумывала предложение Уолтерса. Мы оба знали, что выбирать мне особенно не приходилось. В прежние времена женщины поступали в университет и получали образование, совсем как мужчины. Женщины имели право выбирать многие профессии, а социальных ограничений на поведение было меньше. Были жены и шлюхи, как и сейчас. Но этим выбор не ограничивался. Мать моей матери держала фирму частного извоза — женщины-таксисты, только женщины. Сейчас это трудно себе представить. Она была замужем, но сама тоже зарабатывала деньги. Ну что ж, теперь это невозможно. Приходится выбирать. Можно выйти замуж и никогда не работать или работать до упаду и жить на грани. Я видела, как отец обращался с матерью и в какой нищете она осталась, когда он помер, — и решила, что лучше рискнуть. Я сделала свой выбор, когда пошла в “Подземелье”. Тогда-то мамаша меня и выставила. Ее дочь не будет работать шлюхой. А если ты решила учиться на шлюху, дорогая дочка, скатертью дорога. Но я все подсчитала. Это единственное ремесло, в котором можно сколотить капитал раньше старости — если не хлопать ушами и держать нос подальше от кокаина. Я сказала об этом матери. Но она все-таки считала, что порядочные женщины не держат в доме шлюх. В Интернете есть такой назойливый баннер. Она не шутила. Я тоже.
В “Подземелье” было полно девушек-беглянок. Некоторые не выдерживали и приползали назад в свои семьи. Другие записывались в Брачные Списки и в конце концов доставались мужчинам, которые не любят задавать вопросы.
Я иногда размышляю о том, каково это — быть замужем. И когда я осознаю, насколько удобнее и проще была бы жизнь, меня слегка мутит от неясного сожаления. В двадцать лет казалось, что это просто — выбрать жизнь шлюхи. Но со временем становится труднее. Возможно, быть женой тоже труднее с возрастом. В Дворцах Труда полно лишних или сбежавших жен. Шлюхам всегда есть что продать. Даже в старости. Мы реже голодаем. Это факт. Такая жизнь — не сахар, но если зарабатывать достаточно, можно выкупиться и дело с концом. Найти себе место под солнцем, где-нибудь подальше, в одной из пустынных стран вроде Испании. Нельзя оставаться жить на Севере. Во всяком случае, после истечения срока документов. Старые шлюхи никогда не умирают. Правда, они частенько исчезают. Никогда не была в Испании. Говорят, там здорово. Собственная вилла с террасой и бассейном, огромный апельсиновый сад и куча известных преступников по соседству.