Семь смертей Лешего
Шрифт:
Так и лежат они на дне, грудой протухающего мяса, пока не добираются до них раки, - санитары реки, да еще зеленые в черную полоску окуни, их добровольные помощники в деле очищения реки от мусора органического происхождения.
И начинается обстоятельная, кропотливая, подчас титаническая работа по очистке речного дна от продуктов распада человеческих тел. Работы предстоит много, очень много, и поэтому повинуясь беззвучному зову, сползаются раки и рачки всех размеров, от мала до велика со всей реки, чтобы насладиться пиршеством, а заодно совершить благое дело.
Щука хоть и хищник, и на своем веку повидала всякого, но картину рачьей пирушки не выносила органически, ее выворачивало наизнанку от одного только вида страшного, копошащегося,
А возле них облаком роилась немногословная, молчаливая свита, состоящая из зеленых в полоску окуней, ожидающих своей доли добычи. Неотступно следили бегающими по сторонам глазками за омерзительным и тошнотворным копошением серых панцирей, карауля момент, когда на краткий миг в монолитной панцирной стене, образуется брешь. И тогда, зелеными молниями бросаются они вперед, чтобы урвать кусочек лакомства, ловко отхватив от туши острыми, как бритва, зубами. Мгновение спустя, образовавшаяся в рачьих рядах брешь смыкается и вновь перед глазами окуней сплошной монолит, возле которого они терпеливо кружат в ожидании очередной прорехи, и шанса на добычу. Нельзя сказать, чтобы им перепадало только то, что успевали урвать, в удачно схваченные моменты. Вовсе нет. Им и так доставалось не мало, иначе бы они не кружили вблизи этого места, дни напролет, а поискали бы поживу где-нибудь на стороне. Пищи хватало, главное не зевать, не дать собрату оказаться расторопнее.
Там, внизу, в жутком, копошащемся рачьем клубке тоже шла борьба за лучший кусок. В ее пылу, речные могильщики споро орудовали клешнями, стараясь урвать побольше. Но не все удавалось удержать и донести до ненасытной утробы. И кусок уплывал прочь, туда, где в ожидании добычи, кружили окуни, в мгновение ока проглатывающие подачки. И не было у представителей племени членистоногих ни времени, ни желания догнать, вернуть утерянное. Здесь нельзя зевать, нужно шевелиться, чтобы не потерять место, пока не отхватили приглянувшийся кусок, более удачливые соплеменники.
Река в месте, где глупое двуногое нашло свою смерть, в течении нескольких дней жила особенной, непривычной для этих мест, жизнью. Активное кипение и бурление жизни не прекращалось даже ночью. И когда кто-нибудь из пирующей компании отваливал от туши, не в силах запихнуть в себя даже крохотный кусочек, его место тотчас же занимал кто-нибудь из опоздавших к началу пиршества. Вновь прибывший активно включался во всеобщее шевеление, с удвоенной скоростью работая клешнями, дабы наверстать упущенное.
В таком бешеном темпе проходило несколько дней, а затем все заканчивалось. Медленно и нехотя, изрядно отяжелевшие, покидали раки место многодневного пиршества, оставляя после себя начисто обглоданный скелет, блистающий на дне, отражающий падающие с небес в солнечный и погожий летний день, солнечные лучи. Раки убирались прочь с тем, чтобы после праздника жизни, случающегося, увы, не чаще одного двух раз в год, приступить к ежедневной рутине, состоящей из бесконечных поисков добычи, с неизмеримо более скромным результатом.
Сделав свое дело, раки расползались в разные стороны по речному дну, оставляя после себя отливающий блеском человеческий скелет, на котором щуку так и подмывало сделать своими зубами, сохранившими остроту и прочность, не смотря на столь почтенный возраст, поминальную надпись, - «Так проходит мирская слава». Но щука была слишком воспитанной для того, чтобы прикоснуться к скелету и осквернить его, пусть даже он принадлежал человеку, злейшему врагу всего живого, что обитает в реке.
Как жаль, что ее любимый ученик, золотистый здоровяк и увалень карп, ни разу не увидел памятника работы подводных могильщиков. Быть может, это подбодрило бы его в последний миг жизни. Да, двуногие сильны и коварны, и истребляют немереное количество речного народца. То ли из-за вечно терзающего их голода, то ли из-за злобной прихоти
Такие мысли крутились в голове старой, покрытой мхом двухметровой щуки, пока она плыла к излюбленному лежбищу за корягой, где привыкла коротать время, где было так приятно и вольготно проводить дни и ночи, когда так хотелось спать. А спать ей хотелось все больше день ото дня. Слишком много лет пронеслось с тех пор, как она, будучи резвым и игривым щуренком, подобно торпеде, стремительной и точной, гоняла на отмели мальков, делала первые робкие попытки напасть на рыбу и покрупнее. Но все это было так давно, что трудно себе представить. Тогда она вообще не нуждалась во сне, молодое и сильное тело требовало движения, переполняющие ее силы, толкали ее только вперед.
Но теперь она стара, почти ничего не ест и вовсе не из-за того, что не в состоянии добыть пищу. Несмотря на почтенный возраст, реакция у нее по-прежнему была отменной, а точность броска, отточенная годами совершенствования мастерства была превыше всяческих похвал. Ей и сейчас могло бы позавидовать большинство молодых и резвых щук, что плещутся, и резвятся на отмели, гоняя серебристые стайки мальков, как это делала она, в поросшем мхом, прошлом.
Ей просто не хотелось, есть и все, зато постоянно хотелось спать. Щука была стара и мудра для того, чтобы понимать, что умирает. Она вполне отдавала себе отчет в том, что вряд ли доживет до того дня, когда водная гладь над ее головой станет твердой как камень и прозрачной, как стекло. Силы покидали ее день ото дня и жить ей оставалось совсем немного. Смерть не страшила ее, печалило другое, вместе с ней в мир иной уйдет и накопленная мудрость, та самая мудрость, что смогла бы спасти многих.
Но не было достойных ее ума, учеников, глупым щурятам было на все наплевать, кроме игр и забав. Им бы только целый день гонять мальков, да дурачиться. Жизнь так прекрасна и хороша, а лето так быстротечно, и ни к чему им забивать головы разными старческими умностями.
Окуням, этим псам подводного мира, тоже не до лекций древней, выжившей из ума хищницы. Они заняты куда более важным делом, - поиском пищи, и заниматься философией им недосуг.
Порой они проплывали хищной, зеленой в черную полоску стаей на почтительном удалении от ее берлоги, опасливо постреливая в ее сторону хищно поблескивающими глазами, желая удостовериться, что старая щука еще жива, еще отравляет реку смрадным дыханием. Так и кружились они на почтительном расстоянии от приметной коряги, не смея приблизиться, зная, что, не смотря на молодость и численный перевес, им все равно не совладать со старой хищницей, чьи зубы по-прежнему остры, которая способна в считанные мгновения разметать всю их шайку, превратив в груду мелко нашинкованных кусочков. Они опасливо проплывали поодаль, посматривая в ее сторону, ожидая движения, или иного намека на то, что старая бестия жива.
И тогда, чтобы стервятники не мучились понапрасну, щука махала хвостом, подавая сигнал жизни. И тотчас же нахальная зеленая братия исчезала из виду, спеша по делам, сулящим более легкую добычу. Щука не сомневалась ни на миг, что завтра они вернутся и все повторится вновь.
Она знала, что жить ей осталось совсем немного, знали это и зеленые пираты, и поэтому приняли за обычай ежедневно наведываться на место ее обычной лежки. Однажды им повезет и тогда они, подобно стае гиен, набросятся на бездыханное тело, разрывая его на части, стремясь насытить вечно голодные утробы, торопливо заглатывая огромные куски, пока не закончится отведенное им время. А затем, на место ее смерти придут раки, вездесущие речные могильщики, чьим извечным ремеслом была очистка речного дна, от мусора органического происхождения. И тогда окуням придется отступить, довольствоваться объедками, время от времени слетающими с обеденного стола, закованных в панцири, членистоногих.