Семь столпов мудрости
Шрифт:
Мы не проехали и четырех миль, как я опять увидел впереди размытое дымкой качавшееся черное пятно. Оно на моих глазах увеличилось и разделилось на три части. Уж не враги ли, подумал я. Минутой позже с обескураживающей внезапностью галлюцинации дымка словно раздернулась, и я увидел Ауду с двумя людьми Насира, вернувшегося, чтобы отыскать меня. Я в шутку пожурил их за то, что они оставили товарища в пустыне. Ауда, подергав свою бороду, заявил, что если бы все случилось при нем, то он ни за что не отпустил бы меня на выручку к Касиму. Того с ругательствами пересадили на более удобную седельную подушку, и мы всей компанией отправились догонять отряд.
Указав пальцем на жалкую сгорбившуюся
Касим объяснил, что слез с верблюда справить нужду, а покончив с этим, понял, что в сгустившихся сумерках караван скрылся из виду. Однако было ясно, что, спешившись, он просто заснул, смертельно устав от долгой дороги под обжигавшим солнцем. Мы присоединились к Насиру и Несибу, ехавшим в повозке. Несиб был недоволен тем, что я подверг опасности жизнь Ауды и свою собственную из-за пустой причуды. Для него было ясно, что я отправился на поиски Касима, понимая, что меня хватятся и пошлют кого-то вдогонку. Насир был шокирован таким цинизмом, Ауда же радовался случаю досадить горожанину парадоксом несовместимости подходов племени и города. Традиционные для пустыни коллективная ответственность и братство резко контрастировали с индивидуализмом и духом конкуренции, царившими в густонаселенных местах.
Под знаком этого незначительного происшествия прошло несколько часов, и остаток дня не показался нам слишком длинным, хотя жара становилась все нестерпимее, а ветер уже нес с собой такие массы песка, что его можно было не только слышать, но и видеть. Вокруг ног верблюдов со свистом завивались струйки песка, подобные дыму. До пяти часов мы двигались по совершенно ровной, однообразной местности, когда вдруг увидели на горизонте горы и, проехав еще немного, оказались в сравнительно тихой ложбине среди песчаных холмов, скудно поросших тамариском. Это был Касейм. Кустарник и дюны защищали нас от ветра, был час заката, и с запада на нас мягко накатывался в багровых тонах вечер. Я записал в дневнике, что Сирхан прекрасен.
Для тех, кто прожил сорок лет в Синае, Палестина стала страной молока и меда. Людям племен, которые могли попасть в Дамаск только после долгих недель мучительного перехода через кремнистые равнины его северной пустыни, этот город представлялся земным раем. Таким же прохладным и уютным после пяти дней пути по пылавшему в зубах самума Холю нам показался Касейм в Арфадже, где мы заночевали. Эти места были всего на несколько футов выше Бисейты, и с этой высоты было видно, как долины уходили на восток, в громадную впадину, где находился желанный нам колодец, однако теперь, когда мы прошли через пустыню и благополучно дошли до Сирхана, угроза жажды миновала, и мы поняли, что главной заботой был отдых от огромной усталости. Мы решили разбить лагерь прямо там, где остановились, и разжечь сигнальные костры для пропавшего на этот раз раба Нури Шаалана, который, подобно Касиму, исчез сегодня из нашего каравана.
Мы не слишком о нем беспокоились. Он знал местность, и с ним был его верблюд. Могло быть и так, что он намеренно направился напрямую в Джуф, ставку Нури, чтобы заработать на первом сообщении о том, что мы едем с дарами. Однако он не появился
Глава 45
Не выпив ни глотка воды, мы, разумеется, ничего и не поели. Это сулило нам скверную ночь, однако мы улеглись вниз лицом, чтобы от недоедания не вспучило животы, и отлично выспались, уверенные в том, что на следующий день сможем вдоволь напиться. У арабов заведено напиваться до отказа у каждого колодца и больше не пить до следующего или, если у них есть с собою вода, щедро расходовать ее на первом же привале для питья и выпечки хлеба. Поскольку у меня был принцип – не вызывать кривотолков по поводу отличий моего образа жизни, я поступал так же, как они, полагая, что их физическое превосходство не настолько велико, чтобы это могло мне сильно повредить. И действительно, я всего один раз испытал муки жажды.
Следующим утром мы двинулись по склонам вниз, перевалили через один гребень, потом через другой и третий, друг от друга находившиеся в трех милях, и наконец в восемь часов спешились у колодцев Арфаджи, среди сладкого благоухания кустарника. Мы обнаружили, что Сирхан вовсе не долина, а длинный разлом, обе стенки которого служили для этой местности водостоками; вода собиралась в цепочке последовательных углублений в его русле. Кремнистый грунт чередовался с мягким песком, рыхлыми барханами, поросшими пестрым тамариском. Склоны укрепляло сплошное переплетение его жилистых корней. Вода в необлицованных колодцах, стоявшая на глубине примерно одиннадцати футов, была маслянистой, с сильным запахом и солоноватой на вкус. Мы нашли ее восхитительной и, поскольку вокруг было много зелени, годной в пищу верблюдам, решили остановиться здесь на целый день, послав человека на поиски ховейтатов в район Майгуа, самого южного колодца Сирхана. Это позволяло нам узнать, не обогнали ли мы их, и если нет, то двигаться на север с уверенностью в том, что едем по их следу.
Едва уехал наш посланец, как один из ховейтатов заметил всадников, прятавшихся в кустах к северу от нас.
Немедленно подняли тревогу. Мухаммед эль-Зейлан, первым оказавшийся в седле, с несколькими другими товейхами поскакал в сторону предполагаемого противника. Мы с Насиром собрали агейлов (их достоинством было умение сражаться с бедуинами по-бедуински) и расположили группами около дюн, чтобы оборонять наш багаж. Однако противник исчез. Мухаммед через полчаса вернулся и сказал, что, пожалев своего верблюда, отказался от преследования. Он обнаружил всего три цепочки следов и решил, что эти люди были разведчиками вражеского племени шаммаров: в Арфадже их было больше чем достаточно.
Ауда позвал своего племянника Зааля, самого остроглазого из всех ховейтатов, и велел ему разведать численность и намерения противника. Зааль был энергичным человеком со смелым оценивающим взглядом, тонкими, злыми губами и негромким смехом, исполненный жестокости, которую кочевники-ховейтаты переняли у крестьян. Он отправился в разведку и сразу же обнаружил в окружавших нас зарослях кустарника множество следов. Однако тамариск защищал песчаный грунт от ветра, и отличить сегодняшние следы от старых было невозможно.