Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
– Следом за мной не узнает никто, клянусь честью, - пообещал я и поспешил спросить о главном.
– Но где Фьямметта?
– Ваша Дама под надежной защитой, - очень убедительно ответил мне мессер Алигьери.
– Полагаю, теперь она тщательно принаряжается, чтобы во всем блеске показаться своему спасителю. Вы так отважно сражались за нее с несметным числом врагов, что отказать вам в помощи было бы для меня бесчестьем перед самой Флоренцией.
– Услышав шум, я первым выглянул в маленькое окошко и увидел это ужасное нападение на вас, - тут же сообщил и о своей лепте мягкосердечный священник.
– Ах, когда же наконец запретят
– Обошлось, если не считать, что юному Патроклу пустили кровь в трех местах на голове и сломали пару ребер, - совсем не шутя, тем же важным тоном уточнил мессер Алигьери.
– Когда вы бились с этими дьяволами, доблестный рыцарь Роланд, мне вдруг представилось, что именно в таком положении, посреди тесного дворика, и мне самому некогда пришлось отстаивать честь моей прекрасной Флоренции. То был такой же неравный бой. Но каково же ваше имя, мой отважный друг?
– Мессер, называйте меня Джорджио, пока просто Джорджио, - ответил я. Вы, мессер, открыли мне свое имя в положении весьма для вас опасном и тем обязываете меня говорить чистую правду. Правда в том, что мое исконное имя скрыто пока за семью печатями. Это долгая история, и у меня теперь нет сил поведать ее целиком, но я обещаю вам рассказать ее, как только приду в себя.
В распахнутое окошко, под которым я и был положен, донеслись вдруг отчаянные крики и отдаленный грохот. Священник опасливо выглянул наружу и перекрестился.
– Что там происходит?
– спросил я.
– Ужасное побоище, - вздохнул священник.
– После нынешнего омерзительного поклонения Ослу наш Всемилостивый Господь отвернулся от народа и лишил его разума. Вот народ теперь, обезумев, и занимается самобичеванием. Лудильщики и мясники объединились против суконщиков, но те оказались сильнее и загнали своих врагов в их квартал, за стены. Отсюда теперь можно видеть, как с квартальной башни мясников то и дело швыряют в осаждающих всякую рухлядь: сломанные бочки, колеса, корзины. А вон я вижу, уже увлеченный своим дозором, рассказывал мне святой отец, - этих проклятых "архангелов", прости меня Господи. Им бросили сверху веревки, и они пытаются забраться по ним в ближайшее окно. Вот один сорвался! Боже мой, прямо головой об телегу!
Выходило, что все события и картины, какие я безо всякого сомнения мог бы записать в анналы причудливых сновидений, вызванных не чем иным, как демоническими чарами, запомнились мне в самой подлинной яви!
– Тамплиеров не видно?
– полюбопытствовал я вдобавок.
– Какие теперь тамплиеры!
– отмахнулся священник.
– Там теперь один черт их разберет, прости меня Господи. Ага! Вот, наконец, и отряд городской стражи!
При этих словах священник спохватился и бросил опасливый взгляд на мессера Алигьери, но у того при упоминании о страже не дрогнула в лице ни одна жилка; святой отец тогда облегченно вздохнул и добавил:
– Ну, скоро потасовке конец.
Не успел он успокоиться, как за дверьми послышался шорох, будто начал скрестись какой-то зверек.
– Я же предупредил служанку, чтоб доносила!
– сделав страшные глаза, прошептал священник.
Мессер Алигьери накинул на голову капюшон и быстро скрылся
Священник тихонько отодвинул засов, видно надеясь выглянуть в крохотную щелку, но дверь тут же распахнулась настежь, а он сам, прямо как мячик, отскочил в сторону.
Фьямметта, моя прекрасная Фьямметта, блистающая красотой и любовью, одетая, как в храм на венчание, невиданной райской птицей ворвалась в эту убогую комнатушку и озарила ее небесным сиянием!
От ослепительного сияния ее роскошных одежд и блеска ожерелья моим глазам стало больно. Слезы тут же увлажнили их, и Фьямметта объяснила мои слезы вовсе не собственной ослепительностью.
– О, мой милый, мой несравненный Джорджио!
– горестно воскликнула она, бросилась к моему ложу и оцепенела в самой непростительной близи от поцелуя, так и не коснувшись меня губами: такой совершенной аллегорией боли выглядело мое распухшее от ударов лицо.
Фьямметта отстранилась и, закрыв свои глаза ладошками, прошептала:
– О, Боже, что же с тобой сделали эти изверги!
– Ему уже лучше, сударыня, - постарался утешить ее священник.
– Он попил воды и даже поговорил с нами. Со мною то есть.
В таком же отчаянном порыве Фьямметта вдруг бросилась на колени перед ним и огласила тесное жилище настоящим воплем кающейся души.
– Я грешна, святой отец! Я так грешна! Я во всем виновата! Только я одна виновата, что он так пострадал, святой отец!
У меня не было сил, чтобы перекрыть своим голосом эти крики и донести до судии свое суждение по этому делу.
Священник невольно отодвигался от Фьямметты, а она схватила его за нижний край сутаны и принялась целовать ее и мочить слезами.
– Я каюсь, святой отец! Я каюсь!
– восклицала она.
– Я сама соблазняла его, он ни в чем не виноват! Это я, переодевшись в мужское платье, целовала его в губы, как своего любовника, при всем народе. Я завлекла его в этот уединенный двор, ибо мое сердце пылало от вожделения! Я каюсь в своих грехах, святой отец! Каюсь во всем, только не каюсь в своей любви к нему! Я не могу каяться в любви, святой отец, даже если за нее мне будут грозить самым глубоким дном Тартара и самыми страшными муками в огне.
– Зачем же каяться в любви, сударыня?
– ласково, однако же с некоторой оторопью, отвечал ей священник.
– Господь благословляет истинную любовь и законный брак.
– Я обещаю вам, святой отец, больше никогда не прижиматься к нему с желанием и буду целовать только в лоб до того самого дня, когда он, если того захочет, поведет меня под брачный венец, - твердым голосом произнесла Фьямметта, повергнув меня в великое смущение.
– Я раскаиваюсь в своих грехах, святой отец. Умоляю вас, отпустите мне скорее мои грехи. Они так и давят мне на сердце.
– Сударыня, здесь не слишком подходящее место для священного таинства, - без упрека проговорил священник.
– Приходите назавтра ко мне в храм.
Фьямметта разразилась неудержимыми рыданиями, а, едва уняв потоки слез, обессилено прошептала:
– Святой отец, я чувствую, что ему тяжелее от моих непрощенных грехов. А вдруг ему станет хуже! А вдруг он совсем умрет! Я ни на миг не переживу его смерти! Сжальтесь надо мною, святой отец, умоляю вас!
– Ваш возлюбленный не умрет, сударыня, - раздался вдруг голос мессера Алигьери.
– Поверьте моему слову, Смерть еще не скоро отыщет его имя в своем списке.