Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
– Так, то всегда народ испытывал трудности. На то и жизнь земная чтоб познать благо жизни неземной. Кто б не правил на Руси, царь, али бояре, народ – это холопы и грязь. Пришли ляхи и что? Так же грабили и жизни с имуществом лишали. Не было и при них народу отдохновения. И к Ляпунову я ходил не от того, что зело болел за бояр или из-за того, что ляхи освободили меня и принесли благоденствия простому люду! И нонче, я думаю, ничего не изменит твоя смута. Принесет она только смерть и разорение…
– Вот от того, что народ думает, как и ты и не верит в лучшую жизнь, и живем мы в грязи и холопской покорности. Ляхи, те и то живут лучше нежели мы, хотя далеки и они от Европы.
– Бояре, сыны боярские, купцы, да другие господа
– А коль заберут у вас вольности казацкие? Что тогда?
– Ну, вот ежели заберут, вот тогда и будем воевать. А щас, ты не серчай на меня, батюшка, нет у нас интересу бузить. Не пойдут мои сотоварищи супротив воеводиного порядку.
– А останутся ли твои товарищу в стороне коли мы пойдем стоять за счастье народное? – с беспокойством спросил Акиня.
– Вот это мне покамест не знамо… поживем увидим…
Шеин больше не проронил ни слова. Если бы он мог, то откинулся бы на спинку, но таковая отсутствовала у лавки, на которой он сидел, поэтому он наоборот навалился грудью на столешницу и нахмурился, сдвинув густые брови. Старик посмотрел на гостя и тоже не решился больше ничего говорить. В голове же смутьяна роились мысли. Акиня Петрович не ожидал такого отказа. Он много ставил на поддержку городовых казаков тульского прибора. Но прежде чем идти к их голове, он надумал встретиться с Тихвинским атаманом, в подчинении которого была сотня. Верные ему люди доносили, что тот очень своевольно отзывался о воеводе Морозове, обличал того в греховных поступках и притеснении казаков. Поэтому Акиня Петрович решил сам обратиться к казаку, не доверяя этого важного дела своим сотоварищам. Те и так много успели, заронили зерна сомнения в посадских людях Тулы, мутили черносошных, приписных и монастырских крестьян. Но разговор с хитрым, бывалым предводителем городовых казаков не принес желаемого результата. Мало того, он мог послужить во вред его делу. Как поведут себя казаки при начале смуты? Поддержат ли его, али переметнуться на сторону тульского воеводы? Ежели не получит его хилое войско поддержки казаков, то печально может все выйти. Мало у Акини Петровича соратников, ляхи, те преследуют свои цели и столкнувшись с сопротивлением не задумываясь убегут, оставив своего хозяина на произвол судьбы. Черкасы не отличаются ни храбростью, ни честью, ни верностью. Эти первые скрутят Шеина и сами приведут к боярину Морозову. Остаются крестьяне, черносошные, приписные, монастырские и господские. Из всех только на господских можно было положиться. Только им ненавистна жизнь, только они ненавидят своих господ люто и необратимо, только они буду сжигать все на своем пути. Но супротив стрельцов и казаков они бессильны. Ни пищалей, ни сабель, ни бердышей, только соха да вилы. Одно дело если эта чернь будет под контролем казаков и стрельцов, а другое если они станут сами по себе, не управляемые и не подчиняющиеся. Рассуждая таким образом, Акиня Петрович невольно качал головой и цокал языком.
– Что тяжелы твои думы Акиня Петрович? – спросил Матфей.
– Тяжелы, милый человек, тяжелы…
– Так может время ешо не пришло?
– Ох, Матфей, время само по себе не приходит, его приводят люди. Ежели ждать удобного времени, то не хватит наших жизней. Терпелив русский человек. Будет сам терпеть, дети его будут терпеть и их дети. А я хочу, чтоб нонче людишки вздохнули вольнее. Чтоб облегчить тягло, да наделить всех нуждающихся четвертями земли. Да чтоб воевода избирался всем людом, как у вас казаков, а не назначался из Москвы, там ведь не ведают кого ставят во главе.
–
– Ладно, старик, я хочу токмо, чтоб ты знал, зла не желаю, действую по совести и в мыслях во благо люду, - выдохнул печально боярский сын и встал из-за стола. Нахлобучив соболью шапку, он поблагодарил хозяина. – Спасибо тебе за хлеб-соль, за то, что выслушал меня.
– Не серчай на меня, коли не поступаю по-твоему, - ответил Матфей Иевлев, вставая вслед за гостем.
Во дворе Акиню Петровича ждали запряженный конь и трое сотоварищей со своими лошадьми: лях Адам Кисель, черкашин Семен Капуста и его верный пес, дворовый Никифор, который и держал хозяйского скакуна под уздцы. Все они были вооружены саблями и пистолями, кроме Никифора, который имел за плечами бердыш. Холодный воздух ворвался в легкие их предводителя. После спертой атмосферы хоть и большого, но простого дома казачьего атамана, свежий воздух казался наполненным медом. Шеин подошел к своему коню и молча похлопал его по морде.
– Что пан, получил то, что желал? – спросил с сильным акцентом Адам Кисель. Он хоть и был беден, но происходил из старинного волынского шляхетского рода, поэтому считал себя не только равным Шеину, но и выше его.
– Да…, - буркнул Акиня.
– Это есть хорошо. Куда едем?
– Поехали в Торхово.
– Что нам там делать?! Отсиживаться? А когда ж начнем? – зло спросил Семен Капуста, его лицо перекосила злоба и заживший шрам, что был получен от турецкой сабли при набеге на южные границы польского государства.
– Прежде чем начинать, надобно все подготовить! – отрезал Акиня Петрович, зыркнув на черкашина. Он посчитал, что тот не достоин никаких объяснений, зело жаден до крови русской. На самом же деле Шеин собирался договориться с местными оружейниками о большом заказе на пищали. Деньги он ждал со дня на день и привезти их должны были османцы, что жили в Крыму. Да, сызнова враги русские, но нонче их пути следовали рядышком и покуда они были нужны сыну боярскому, он пользовал их, в надежде избавиться при первой возможности.
– А как поступать отряду Андрея Шишкевича? Им ждать не можно! Они и так рискуют в Туле, - процедил шляхтич. Он не ждал приказа от русского, только делал вид, что слушается его, а на самом деле он уже давно дал указания Шишкевичу и тот в то самое время со своими людьми пробирался к каменным складам купца Федорова.
Шеин лихо вскочил в седло и бросил ляху.
– Пущай начинают! А потом уходят! Мы будем их ждать в Петровской слободе! И передай, только склады! Никаких самовольностей!
– Ладно, Акиня Петрович, - противно усмехнулся Адам Кисель и тоже грациозно забрался на свою кобылу.
Темнело. Казаки, охранявшие атамана, открыли высокие ворота, и небольшая кавалькада рысцой покинула двор Матфея и направилась в сторону села Торхово, что в пятнадцати верстах от Тулы. Им предстояло проскакать около сорока верст, что при нормальной рыси они должны были преодолеть за пару часов.
Ночь опустилась быстро и весь путь всадники скакали, вглядываясь в чуть проступающие в темноте знакомые и не очень деревья, кусты и редкие избы. Факелы запалить они не решились. Слободки и села пытались объезжать, чтоб не нарваться на дежурных однодворцев и десятки караульных стрельцов, да городовых казаков. На пути им никто не встречался. Крестьяне уже давно сидели по своим избам, посадские и торговые люди не отваживались в такое время покидать слободки и постоялые дворы, время все еще было лихим и без охраны того и гляди можно было остаться без имущества, а то и самого живота. Все это было на руку смутьянам, и они скакали, уже не боясь быть замеченными и остановленными.