Семь верст до небес

Туманова Юлия

Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.

На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.

То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.

Чем восхищаться-то, а?

Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят,

и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.

Вот и все. Ничего особенного.

Остальное он просто придумал.

Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.

Ничего подобного. Очнись, ну же!

Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!

— Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.

— Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.

Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.

— А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.

— Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.

Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.

— Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.

— Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.

— Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.

Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…

Какое дело? Почему закрыто?

Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.

Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.

Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!

— Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.

Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.

Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.

Богатырь. Илья Муромец

просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.

Она встала и подошла к зеркалу.

Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!

Интересно, есть у него дети?

На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.

И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.

Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.

Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?

Почему бы и — да?

Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!

Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.

Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.

От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.

Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.

Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.

А если… если вернулся? И к бесу судьбу!

Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.

— Здрасте, — весело сказала девушка, обнаружившаяся на пороге.

И попятилась, оглядев Алену с ног до головы.

* * *

Чертов сосунок!

Он думает, что может играть с ним?! Потешаться взялся?!

Когда секретарша принесла записку от этого ублюдка, злость все-таки вырвалась из-под контроля, злость швырнула клочок бумажки этой дуре в лицо, злость расплескала кофе ему на брюки, злость — убийственная, сверхъестественная, бесконечная!

Он был взбешен.

«Если вам понадобится господин Балашов, позвоните…»

Что он себе позволяет, этот сопляк, этот молокосос, эта сволочь?! Или ему жить надоело?