Семьдесят два дня
Шрифт:
Наконец Дениза вымолвила через силу:
— Где ты взяла эту красную ленту, детка?
Жанетта ответила не сразу. Она смотрела матери прямо в глаза, удивлённая и чуть-чуть обиженная.
— Я нашла её в стружках… — Жанетта насупилась, готовая всплакнуть. — Жакелине так хотелось иметь новое платье!
Жанетта ждала, что мать будет бранить её. Но вместо этого Дениза вдруг схватила её на руки и стала осыпать поцелуями. Это было так не похоже на всегда ровное обращение матери, что Жанетта испугалась и громко заплакала. Она
Дениза вдруг стала рыться в груде тряпья, выброшенного жандармами из шкафа прямо на кровать.
Любопытные глазёнки Жанетты следили, как руки матери быстро перебрасывают знакомые вещи. Но вот наконец Дениза нашла, что искала.
Это была голубая шёлковая блузка — самая нарядная, какая у неё только была. Дениза взяла у дочери красный шарф депутата и взамен его протянула ей голубую блузку:
— Ты умница, Жанетта! У твоей Жакелины будет новое платье!
…Лагрене лежал на высокой мягкой траве в тени густо разросшихся лип. Вытянув простреленную ногу, он наблюдал, как сквозь навес из зелени проби-
ваются лучи солнца, окрашивая всё в золотистый цвет.
После огромного напряжения последней недели он ощущал страшную усталость. Ни боль от ран, ни горькие мысли о поражении Коммуны, ни беспокойство о будущем не мешали Лагрене наслаждаться случайным отдыхом.
Неожиданно что-то мягкое упало с ветки на вытянутую ногу Лагрене. Свернувшаяся комочком зелёная гусеница блеснула изумрудной спинкой.
Лагрене с интересом следил, как она притаилась на минуту, лёжа неподвижным клубочком, затем медленно распрямилась и поползла по его ноге, то съёживаясь, то снова вытягиваясь.
Вдруг послышались шорох шагов и треск сучьев. Лагрене насторожённо приподнялся на локте и увидел приближавшегося Клода. Юноша принёс флягу с водой, два ломтя хлеба и две луковицы. Раздобыть это угощение помогли ему товарищи, подмастерья.
Лагрене приветливо закивал ему головой, и Клода будто обдала тёплая волна — такими чистыми и ясными показались ему глядевшие прямо на него светло-голубые, лучистые глаза депутата.
— Ну, давай знакомиться! — Лагрене протянул Клоду правую руку, а левой осторожно снял гусеницу с колена и посадил на ветку. — Ты — Клод Удача, это я уже знаю. Но, хотя ты мой спаситель, моё имя тебе до сих пор неизвестно. Я — Виктор Лагрене, депутат Коммуны.
С нескрываемым любопытством изучал Лагрене лицо своего нового друга. Необычайно привлекательным было открытое выражение весёлых глаз и неуловимый задор, светившийся в улыбке и во взгляде. Понравились Лагрене даже веснушки, в изоби-
лии осыпавшие лицо Клода Удачи. Как будто кто-то щедрой рукой брызнул ими ему в лицо, и они разместились на щеках, подбородке, шее, лбу и больше всего — по обеим сторонам слегка вздёрнутого носа.
— Я так хорошо отдохнул за ночь, что чувствую себя совсем здоровым, — сказал Лагрене. — Дай мне руку. Я попробую
Но это намерение депутата оказалось неосуществимым. Ступить на ногу Лагрене не мог. Он еле сдержал стон от жестокой боли в ступне.
Однако ни он, ни Клод долго не горевали. Тут же было решено, что Лагрене останется в саду ещё на некоторое время.
— Если пойдёт дождь, вы можете перекочевать в беседку, — предложил Клод. — Она скрыта густым плющом от чужих глаз. Ну, а пока прощайте! Я забегу после работы.
По дороге Клод решил зайти к сторожу и узнать, когда вернётся его хозяин.
Сторож сидел у своей будки и курил трубку. Клод трижды окликнул его:
— Господин Нуаро!
Сторож щурил слезящиеся глаза, вдыхал табачный дым и не замечал Клода.
Тогда юноша дёрнул старика за рукав потёртой шинели.
— Чего тебе надо? — закряхтел Нуаро.
Его выцветшие голубые глаза с удивлением остановились на Клоде.
— Господин Нуаро, когда приезжает ваш хозяин?
Нуаро не сразу понял вопрос, и Клоду пришлось
повторить его громче.
Наконец старик сообразил, в чём дело, и дружески закивал Клоду головой:
В среду возвращается, в среду… А нынче у нас понедельник.
Клод призадумался. Дело принимало плохой оборот. Сегодня же ночью, когда кругом всё затихнет, Лагрене необходимо отсюда увести. Но куда? На это Клод ещё ничего не мог ответить. Ясно было одно: здесь оставаться опасно. Однако опаздывать на работу было нельзя, и Клод заторопился на улицу Вольтера.
В мастерской дружно стучали молотки. В кожаных передниках на деревянных табуретках сидели молодые подмастерья — однолетки Клода, зажав башмаки между колен. Один из них, несмотря на то что рот его был полон гвоздей, умудрялся напевать любимую песенку подмастерьев:
Мы вбираем гвозди в башмак,
Тук-так, тук-так!
Крепче бей — вот так, вот так!
Чтобы долго носили башмак
И Жанен, и Пьер, и Фирмен, и Жак,
Крепче бей — вот так!
Тук-так, тук-так!
Не теряя ни минуты, Клод подвязал фартук, выбрал пару колодок, поднял с пола отложенные ещё со вчерашнего дня тяжёлые, подбитые гвоздями башмаки и принялся за работу.
— Где хозяин? — спросил он у товарища.
— С утра не был. И, верно, не будет. Он велел Гюставу принимать заказы без него.
Мастерская помещалась на бойком месте, и заказчиков не приходилось долго ждать.
Первым в этот день явился высокий иностранец. Клод сразу его узнал. Господин Кууль жил по СО-
седству с мастерской. Ещё до войны Клод не раз относил к нему на дом починенную обувь.
Юноша припомнил, что в последний раз видел господина Кууля незадолго до начала осады Парижа немцами, семь месяцев назад. Иностранец собирался тогда уезжать из Парижа и расспрашивал Клода, как ему работается в мастерской, много ли он зарабатывает, когда и где научился читать и писать.