Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
— Спасибо, — уныло сказал Семёнов. — Дайте, пожалуйста, мои документы.
— Куда пойдёшь?
— Не знаю ещё… Может, в Архангельск, там приятель живёт.
— А на Скалистый Мыс радистом хочешь?..
— Хочу!?
— Чего орёшь, не глухой. Оформляйся.
Долго ещё в Институте вспоминали зелёного новичка, который не любит морозов, боится смерти и храпит. Семнадцать лет как испарился тот новичок, но вместе с ним навсегда ушло и то, чего не заменишь положением и опытом, — телячий оптимизм, весело бегущая по жилам кровь и каждый
По годам идёшь, как вверх по лестнице — с каждой ступенькой всё труднее. Тот зелёный новичок порхал и подпрыгивал, а начальник станции шествует, усмехнулся Семёнов. Впрочем, подумал он, многие печалятся этой неравноценной замене — молодости на опыт, а предложи вернуться назад — редко кто согласится. Радости вновь пережить — пожалуй, а невзгоды и ошибки?
— Сергей, где твоя борода?
— Там же, где твоя — на веники пошла!
В Институте коридоры длинные, за три часа не обойдёшь. Сделал шаг — кореша встретил. Обнялись, помяли друг друга по полярной привычке.
— Как там Льдина?
— Позавчера была целёхонькая.
— Верно, что тебя медведь чуть не схарчил?
— Информация ошибочная, наоборот: я — его!
— С возвращением, Николаич! — приветствовал Семёнова загорелый бородач в кожаной куртке. — Отдрейфовал?
— Спасибо, Палыч. А ты где обитаешь?
— Только-только от пингвинов вернулся, на «Оби».
— В Мирном как, пальмы не расцвели?
— Путаешь, Николаич! — Бородач ухмыльнулся. — Пальмы — они на твоём Востоке.
— Не наступай на больную мозоль, — вздохнул Семёнов. — Пионерскую и Комсомольскую прикрыли, а теперь и до Востока добрались…
— Да, закрыли твой Восток на учёт, — посочувствовал бородач. — Ну, а сейчас куда махнёшь?
— Резерв главного командования, в отпуск собираюсь.
— Слышали? — Бородач остановил приятелей. — Такую гаубицу в резерве держат!
— Недолго, Сергей, будешь ржаветь, — включился один из них. — Станцию для тебя новую открывают… Только — молчок, секрет пока что!
— Где? — простодушно спросил бородач.
— На самой северной точке… Южного берега Крыма!
Посмеялись, поговорили, разошлись.
— Семёнов? — удивился невысокий франтоватый человек с холодным, неулыбающимся лицом. — Ты же, говорят, только вчера прилетел, что здесь делаешь?
— Старая артиллерийская лошадь услышала зов полковой трубы, — отшутился Семёнов. — Свешников на шестнадцать тридцать вызвал.
— Стружку снимать? Натворил чего на Льдине?
— Не знаю. — Семёнов пожал плечами. — Вроде бы не за что.
— А вот здесь ты ошибаешься, начальство всегда найдёт!.. Шучу. — Макухин, однако, не улыбнулся. — Зачем же он тебя вызвал?.. Шумилин вроде все антарктические станции укомплектовал… Кстати, Семёнов, начальником следующей экспедиции будто прочат меня. Пойдёшь ко мне замом?
— До следующей полтора года, трудно загадывать, — уклончиво ответил Семёнов.
— Твоя голова, думай. — Макухин покровительственно похлопал
Семёнов кивнул.
— Его бы тоже взял, начальником аэрометотряда, — с тем же покровительством в голосе продолжал Макухин. — Ну, бывай!
Семёнов задумчиво посмотрел ему вслед. Предложение заманчивое, пожалуй, принял бы его, исходи оно не от Макухина. Опыта и личного мужества у него не отнимешь, всю полярку прошёл с низовки, во всех переделках побывал, а зимовать с ним не любили. Почему? Трудно сказать, какие-то штрихи, пустяки. Ну, хотя бы то, что за общий стол не садился, подчёркивал дистанцию. Или с самого начала зимовки выбирал человека послабее и делал из него «мальчика для битья». Или: спиртное разрешал коллективу только по праздникам, а себе — когда появлялось желание. Спорить с ним боялись, приказы выполняли по-армейски, но когда среди полярников распространили анкету с вопросом: «С каким начальником ты хотел бы зимовать?» — Макухина почти никто не назвал. А начальство ценило, для начальства самое главное, чтобы выполнялась программа и не случались ЧП… За себя-то Семёнов был спокоен, на него Макухин бросаться не станет, но Андрей и слышать его фамилию не мог. А без Андрея, и думать нечего, никуда Семёнов не пойдёт. Пусть с Макухиным зимует другой…
— Здравствуйте, Сергей Николаич!
— Женька? — Семёнов с удовольствием пожал руку молодому крепышу с русым хохолком и открытым лицом человека, у которого нет в мире врагов, да и откуда им взяться, если он никому ничего плохого не сделал. — Куда судьба забросила?
— На Врангель сватают, в бухту Роджерса. А я вас искал, в гостинице. Вера Петровна сказала, что вас Свешников вызвал.
— Так я ведь прилетел только, в отпуск собираюсь… Как нога?
— Хоть вприсядку, Сергей Николаич!
С механиком-дизелистом Дугиным Семёнов несколько лет назад отзимовал на Востоке и почти весь прошлый год — на Льдине, до несчастного случая, когда Женьку вывезли с переломом ноги. Дугин Семёнову нравился. Сдержанный, на редкость исполнительный, он легко входил в коллектив, с полуслова подхватывал приказы и, случалось, без подсказки одёргивал ребят, вылезавших из оглоблей. Семёнов ценил такую преданность, верил Дугину: дизель Женька мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, на тракторе по Льдине раскатывал, как на велосипеде, знал сварочное и взрывное дело.
— Езжай пока что, — с сожалением сказал Семёнов. — На Врангеле повеселее будет, чем на нашей ледяной корке. Поохотишься, порыбачишь.
— Какая там охота! — вздохнул Дугин — Оленей, говорят, колхоз поставляет, а в море разве рыбалка?
— Не скажи, в августе туда гуси канадские прилетают тучами, — подбодрил Семёнов. — Ну, не пропадай!
— Если что, так я на крыльях, только знать дайте, — попросил Дугин.
— Договорились, Женя. Координаты твои те же? Лады. Может, и сведёт судьба.