Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
Шрифт:
Весь день над сочной зеленью, над свежим бархатом только что заборонованной, засеянной земли колыхалось и текло-текло дымчатое марево, и все — курган ли, тракторы ли с сеялками, бригадные ли строения — утопало в нем и издали казалось шатким и расплывчато-высоким. На взгорье серыми комочками влипли в траву овцы; нежились на солнце, соскучившись по теплу, стада; коровы, линяя, теряли свое зимнее одеяние. По всему верховью Кубани царствовала весна.
1948–1950
Сухая буйвола
Повесть
Глава I
Олег
Лодка наискось перерезала Егорлык, накренилась и, шурша и вздрагивая, поползла плоским дном по мокрому песку.
Олег выпрыгнул на берег, накинул веревку на куст и затянул петлю. Трусики на нем, грязно-серые, под цвет ила, были подпоясаны армейским ремнем. На поясе, как кинжал, болтался нож в матерчатом чехле. Упругое тело, обласканное солнцем, водой и ветром, было сплошь покрыто темной бронзой загара. Нос шелушился, как спинка ящерицы во время линьки. Рыжий чуб выцвел на солнце и был лихо зачесан кверху — не гребенкой, а струей воды. Ресницы намокли, слиплись; маленькие, как смородинки, глаза щурились. Разлатые брови сбежались на переносье, придавая обветренному, худощавому лицу излишнюю суровость и деловитость.
Подтягивая ремень, Олег посмотрел на сидевшего в лодке Леньку и рассмеялся.
— Эй, мокрая ворона! — крикнул он ломающимся баском. — Выходи, причалили благополучно!
Ленька нехотя поднялся. На нем красная рубашка, разорванная на плече. В доверчивых голубых глазах блестели слезы. Печально-молчаливый, с льняной челкой на лобастой голове, он готов был расплакаться. Жалко было рубашку. Да и как не жалеть? Ни у кого такой рубашки не было и нет. Один воротник чего стоит! Вся грудь открыта, как у матроса. Тут же два кармашка, а на них по четыре пуговки — белые, как горошинки. А какой цвет! Не рубашка, а пламя! Красная как огонь. В солнечный день больно глазам на нее смотреть.
Ленькина мать купила рубашку в Ставрополе на базаре. Когда Ленька надел ее и вышел на улицу, его сразу увидели все мальчишки и даже те, кто жил на краю Грушовки. Подумали, что это знамя.
Сбежались, подняли крик, завидовали Леньке. Пришел и Олег, молча пощупал материю, причмокнул губами:
— Где взял?
— На базаре.
— А ничего, дальновидная, — сказал Олег рассудительно. — Как флаг! И выгодная. При случае такой рубашкой можно любой поезд остановить.
И вот такая рубашка была загублена! До нитки мокрая, на плече дыра, рукав болтается. Нет, не надо было Леньке надевать ее на рыбалку! Ехал бы, как Олег, в одних трусиках…
И всему виной Олег. И зачем погнал лодку в камыши? Ничего там хорошего не было, одни комары да стрекозы. А тут еще и лодка какая-то удивительная. По Егорлыку плавала исправно, спокойно, а забралась в камыш — и сразу перевернулась. И отчего? Только оттого, что юркий, черношеий нырок мячиком выпрыгнул из воды. Олег загорячился, потянулся к нему, хотел схватить рукой за хвост — и бултых! Готово, искупались! Леньку чуть лодка не накрыла. Он рванулся в сторону, а тут, как назло, коряга. И как она ловко резанула рубашку — самым острым ножом так не распороть. И все! Рукав болтается, плечо вылезает в дыру, а Олег еще и усмехается.
Да, трудное это было плавание. Бултыхаясь, Олег и Ленька кое-как подогнали лодку к островку, вытащили ее, выплескали воду. Не всю, конечно, на дне и сейчас темнела лужа; в ней, сонно раскрывая округлые рты, лежали нанизанные на шнур десятка полтора усачей. В сетке копошились раки, сухо потрескивая клешнями. Лучше бы усачи и раки уплыли, а рубашка была цела!
Вытирая кулаком слезы, Ленька не мог смотреть ни на Олега, ни на раков. Он думал о том, как придет домой и как покажется на глаза матери. Хорошо, если отец вернулся с фермы. Отец у Леньки человек смирный. Может, и побурчит, пожурит. Ему тоже будет жалко рубашку, а бить не станет. А вот мать! Очень сердитая у Леньки мать. От одной мысли, что ему с полуоторванным рукавом придется войти в хату, по телу у Леньки ползла зябкая дрожь.
— Чего дрожишь? — спросил Олег.
— Много купался, и что-то мне сильно холодно. Тебе тоже холодно, Олег?
— Тю, дурной! — возразил тот. — У меня и в привычке нету, чтоб мерзнуть или болеть. Да разве от купания можно заболеть? Ты перепугался там, в камышах, это факт!
— Да, факт… Тебе хорошо…
— Что «тебе хорошо»? Да выберешься ты, в конце концов, на берег?
Не дожидаясь ответа, Олег вскочил в лодку, цепкими руками схватил Леньку и заработал кулаками.
— Ты чего дерешься? — обиделся Ленька. — Полез в камыши, нырка не изловил и рубашку погубил. Смотри! Пропала рубашка. И еще дерешься!
— Я не дерусь, а тебя разогреваю. Чтобы к тебе болезнь не пристала. — Олег сверкнул глазами, подбоченился. — Леня, дружище, скрестим кулаки? Или давай поборемся? Ну, хочешь?
— Отстань…
— А я хочу! Ну, начинай! Наступай на меня!
Не успел Ленька и оглянуться, как Олег толкнул его плечом, да так сильно, что тот выскочил из лодки. Тут же друзья вцепились друг в друга, повалились на песок и покатились к реке. Когда ноги их были уже в воде, а Ленька в своей кумачовой, разорванной, испачканной песком рубашке лежал на спине и не сопротивлялся, Олег встал, подтянул трусики, поправил ремень и передвинул ножик в чехольчике наперед.
— Ну как? Прошла болезнь? — Олег смеялся. — Согрелся? Да ты чего такой квелый? Нюни распустил, как девчонка. Не знаю, Ленька, как тебя с таким небоевым характером приняли в комсомол?
Посапывая, Ленька неохотно поднялся. Рукав совсем оторвался и упал на землю. Ленька поднял его, молча показал Олегу, хотел надеть на руку и не смог. Душили слезы, щеки пылали.
— Не беспокойся, меня в комсомол приняли за хорошую учебу, — ответил Ленька, шмыгая носом. — А вот тебя за твои двойки не примут.
— Это ты так думаешь?
— Думай или не думай, а от двоек никуда не убежишь.
— А что двойка? Подумаешь! — перебил Олег. — Мне только захотеть.
— Хвастаешь?
— И ничуть. На экзамене двоек не было? Не было. Эх, Леня, да я еще такое в жизни свершу, что меня сразу в комсомол возьмут!
Ленька молчал. Пусть Олег похвастает! Ему не привыкать.
— Эх, Леня, ты скажи, я тебе настоящий друг? Только говори правду. Настоящий?
— Чего еще говорить? Пропала рубашка.