Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
Шрифт:
— Сколько нужно?
— Хоть бы цибарки две.
Калюжный вызвал помощницу и сказал:
— Нужен овес. Позвоните Овчаренкову. От моего имени скажите, чтобы одолжил овса ведра два-три.
— Ну, а хорошо ли ночевали в Ветке? — спросил Калюжный, когда помощница удалилась.
— Спал крепко.
— Говорят, люди собрались, митинг был?
— Сказать, митинга не было. Шум был, это верно.
— Отчего же шум?
— Жалобы. Обиды разные у людей.
— Ну, жалобы и обиды мы рассмотрим. — Калюжный подошел к Кузьме, положил руку на его плечо. —
— Зачем же? — удивился Кузьма. — А как же брат?
— Алексей Фомич поживет у нас. Ему надо подлечиться. — Калюжный, поблескивая бритой головой, ходил по кабинету. — А насчет того, что там, в Весленеевской, тебя кто-то обидел, не беспокойся. Уже дано указание. Все будет хорошо. Так что завтра вечерком и поедешь. Езды тут часа четыре. Ночевать будешь дома.
— Не смогу. И рад бы, но не смогу.
— Почему?
— Быстрая езда укачиваеть.
— Тебя?
— Зачем меня? Кузьму Крючкова… это имя моего коня. — В усах и в бороде притаилась усмешка. — Голова у коня слабая, кружится. На пароходе и на машине его сильно укачиваеть — валится с ног.
— Мы его хорошенько укрепим, — сказал Калюжный. — Дадим опытного шофера, чтобы ехал осторожно. Так что готовься. Овес получишь — и завтра в дорогу.
— Так сразу? Дайте хоть подумать.
— Чего тут думать? Поедешь, и все!
Кузьма сказал, что ему нужно подумать, и ушел. Калюжный прошелся по кабинету и вызвал помощницу.
— Воловченко ко мне!
— Вот что, Воловченко, слушай меня внимательно, — повторил излюбленные слова, обращаясь к вошедшему инструктору. — Сейчас же отправляйся в Ветку. Побывай у рабочего РТМ Кочергина, а если будет нужно, то и у его соседей. Там, у Кочергина, ночевал Холмов. Разузнай подробно, что и как было. Установи, был ли митинг или митинга не было. Была ли преподнесена хлеб-соль? И вообще поразузнай. Утром доложи.
Воловченко ушел. Снова была вызвана помощница.
— Куницына ко мне!
— Слушай меня внимательно, Куницын, — говорил Калюжный, когда в кабинет вошел инструктор Куницын. — Завтра утром пойди в автоколонну. От моего имени скажи Королеву, что нужно срочно перебросить в Весленеевскую на грузовике одну лошадь. Станет интересоваться подробностями — скажи, пусть свяжется со мной.
— Когда нужно иметь грузовик? — спросил Куницын.
— Завтра к вечеру.
— Есть! Будет сделано!
Глава 31
Домой Калюжный пришел, когда уже стемнело. Усталый, отягощенный заботами, он не спеша снял в прихожей плащ, шляпу. Увидел сидевшего на диване Холмова, крикнул:
— Алексей Фомич! Тебе привет от Проскурова!
— Где ты его видел?
— Только что говорил по телефону. Обком тобой интересуется. Проскуров обещал денька через два приехать. Кузьму Фомича просил отправить в Весленеевскую на грузовике вместе с конем.
— Вряд ли Кузьма на это согласится.
— Я уже с ним договорился. — Калюжный сел на диван рядом с Холмовым. — Как нога?
— Надюша
— И все же полежать тебе придется. Как, Надя? Не отпустим Алексея Фомича? — обратился он к вошедшей жене.
— Ни в коем случае, — мило улыбаясь, ответила Надюша. — Даже и не думай об этом, Алексей Фомич.
— Хорошо, не буду думать, — ответил Холмов. — Ну, как, Григорий, идут дела в районе?
— Выручаю отстающие районы, как всегда, — с гордой улыбкой сказал Калюжный. — Обгоняю соседей и по хлебу, и по мясу, и по молоку. Ты мой характер знаешь, стараюсь, не жалею ни себя, ни других.
Верно, Холмов знал характер Григория Калюжного. Когда-то Холмов рекомендовал преподавателя сельхозтехникума, тогда еще молодого, энергичного Калюжного, избрать секретарем Родниковского райкома. «Побольше бы нам таких молодых и башковитых», — говорил он тогда о Калюжном.
Вскоре Калюжный стал известен на Прикубанье как умелый организатор, у которого слова не расходятся с делами. Его имя частенько мелькало в газетах. В особые заслуги Калюжному ставились его личная библиотека, дружба с букинистами, а также то, что он писал научный труд. О чем был этот научный труд и кому и какую пользу мог принести в настоящем или в будущем? Да и является ли, собственно, трудом научным? Такие вопросы ни у кого не возникали.
Калюжного называли теоретиком и ученым, и ему это льстило. Чтобы показать, что те, кто о нем так говорил или думал, не ошибались, Калюжный, выступая с речами в Южном или в своем районе, наизусть цитировал классиков литературы и видных политических деятелей прошлого. Для пущей убедительности называл страницы, откуда цитаты были взяты. До 1956 года хвастался тем, что основные сочинения Ленина и Сталина знал на память: разбуди и спроси, что говорили Ленин и Сталин там-то и о том-то, и Калюжный, не задумываясь, ответит. Теперь же уверял всех, что помнит на память только сочинения Ленина.
Разговаривая с колхозниками или выступая с речью, что он любил делать и всегда находил для этого причину, Калюжный часто, как бы между прочим, напоминал о том, что он выходец из простого народа: отец — сапожник, а мать — швея; что любит и пошутить и сказать острое словцо, и всякий раз старался показать, что он умнее других и знает больше других только потому, что имеет исключительные природные способности к знаниям. Ему нравилось быть всегда на виду и казаться таким, каким ему хотелось быть, а не таким, каким он был на самом деле, в жизни, и это ему удавалось.
Как редко кто другой, Калюжный умел «перегнуть палку».
— Там, где это нужно, — говорил он, — я эту палку смело перегибаю в другую сторону, чтобы потом, когда она выпрямится, была бы ровная.
Кто-то в шутку назвал его непонятно — «волюнтаристом», кто-то — «мастером силовых приемов». И удивительно то, что рядом с умением «перегибать палку» жило в нем угодничество, умение угодить именно тому, кому требовалось угождать, и угодить там, где это нужно было. Много лет он угождал Холмову, и делал это умно, тактично.