Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— О чем? Наверное, Антон Силыч жаловался.
— И это было. Потом прошли по парку. Колыханов не отстает, ведет следом коня под седлом. Понравились Щедрову и наш парк и улица Ленина. Сказал, что ничуть не хуже городских.
— А еще куда заходил? — поинтересовалась Аниса.
— В мастерские. Пойдемте, говорит Антон Иванович, к колхозному рабочему классу.
— Ну и что там было?
— Беседа… Затем осмотрели Дворец культуры. Антон Иванович спросил, сколько в зале вмещается народу. Взошел на трибуну, постоял. Великовата,
— Сказал бы ты Щедрову, что у нас ораторы — народ гвардейского роста. Им и трибуна нужна высокая.
— Это, Саввишна, по твоей линии, сама ему об этом скажешь. — Овчаров задумался. — В пансионате Щедров тоже побывал. Как раз мы попали на обед. Старики и старухи обрадовались, усадили Антона Ивановича за стол… А еще он просил передать тебе, Саввишна, что у нас в Вишняковской намечается совещание.
— Какое еще совещание?
— Не дознавался. Из твоего, Николай Федорович, кабинета Щедров звонил в станицы, кого-то приглашал приехать, а кого, точно не знаю.
— Поэтому он и трибуну примерял? — спросил Николай.
— Кто его знает, может, и поэтому.
Николай и Аниса не стали дольше расспрашивать Овчарова, а снова сели в «Волгу», теперь уже без Журбенко, и умчались в степь отыскивать Щедрова. И нашли его, как и предполагали, в бригаде Никулькова.
— Ну, что и как с беглецом? — спросил Щедров, поздоровавшись с Николаем и Анисой. — Разрешили вернуться?
— Разрешить-то разрешили, а вот душа к нему не лежит, — сказал Николай. — Никто его тут не ждет, никому он тут не нужен, вот в чем все дело.
— Ничего, пусть возвращается и доживает свой век. — Щедров глазами показал на отлично проборонованные поля. — Что в «Эльбрусе»? Как идет сев?
— Хвалиться не будем, — ответил Николай. — Давайте посмотрим хозяйство… Как это говорится? Лучше один раз увидеть…
— Так мы и сделаем. Сегодня и завтра посмотрим поля и фермы. — Щедров обратился к Анисе: — А послезавтра, Аниса Саввишна, ждите гостей: в Вишняковскую приедут секретари партбюро со всего района. Проведем у вас, так сказать, на местности, совещание.
— В Доме культуры? — весело спросила Аниса. — Там, где имеется высокая трибуна?
— Видел, видел вашу трибуну. Да, несколько высоковата. — Щедров тоже улыбнулся. — Но мы обойдемся без трибуны, с нас довольно будет и кабинета председателя. Николай Федорович, уступишь нам свое рабочее место?
— А председатели приглашены на совещание?
— На этот раз будут совещаться одни партработники, что называется, с глазу на глаз и по душам.
— Мне как раз послезавтра надо побывать на поливных участках, — сказал Николай. — Что-то не ладится с подачей воды. Может, придется подскочить в район и привезти специалиста по насосным станциям. Так что мой кабинет в вашем полном распоряжении, — добавил он.
«Совещание в Вишняковской еще больше меня убедило, что ни Листопад, ни Ефименко не способны занимать
Щедров прислонился к дверце машины и так задумался, что увидел, точно бы наяву: будто бы сидит он в своем кабинете, окна заливает яркий свет, и вдруг входят Лукьянов и Крахмалев. Оба в старомодных русских кафтанах, подпоясанных красными кушаками. Сняли меховые шапки, пальцами пригладили русые, под горшок подрезанные чуприны и низко поклонились. Лукьянов вел Крахмалева под руку, как водят больных. Когда они, идя под руку, приблизились к столу, Лукьянов сказал:
«Антон Иванович, ничего плохого не думай о нашем Крахмалеве. В нем уже совесть заговорила. Он всем сказал, что недостоин стоять во главе колхоза. А к вам в райком прийти постеснялся. Не могу, говорит, стыдно. Вот меня и попросил проводить. Свою вину Крахмалев осознал. Так что он готов хоть сегодня уйти с поста…»
«Крахмалев, это правда?» — спросил Щедров.
«Истинная правда, — радостно подтвердил Крахмалев. — Меня уже не надо ни критиковать, ни снимать. Я сам себя раскритиковал и сам себя снял. И через то душа у меня теперь спокойна, и мне радостно жить…»
«Это хорошо, Крахмалев, если так, — похвалил Щедров. — Но зачем же ты пришел с Лукьяновым? Мог бы прийти и один!»
«Без Лукьянова мне никак нельзя! Лукьянов — моя совесть».
«Молодец, Крахмалев, правильно поступил, честно. И давно бы пора».
Тут вошла Любовь Сергеевна и, потупив глаза, сказала:
«Антон Иванович, как быть? К вам очередь. И все просятся».
«Кто такие?»
«Осознавшие. Их много».
«Попроси подождать. — И Щедров снова обратился к Крахмалеву: — Степан Петрович, а вас теперь куда?»
«Подчиняюсь воле наших колхозников и готов пойти на самую простую работу. Буду рядовым…»
«А что, если сторожем? Пойдешь?»
«С превеликим удовольствием!»
«А если к Лукьянову? Огородные канавы очищать от ила?»
«Посчитаю за честь!»
И вот уже входят те, кто ждал своей очереди. Первыми появились Черноусов и Ефименко. И если Лукьянов и Крахмалев нарядились в расцвеченные русские кафтаны, то елютинские молодцы были одеты в казачью форму. На них были новенькие, отлично сшитые бешметы, поверх бешметов — затянутые поясами черкески. На брови надвинуты кубанки с огненными верхами, за могучими спинами картинно повисли синие башлыки. В казачьем одеянии схожесть Черноусова и Ефименко была настолько невероятной, что Щедрову показалось, будто у него двоилось в глазах.