Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— А плакать, Стеша, не надо…
— Я и не плачу…
— Отчего же слезы?
— Я маму вспомнила…
— Маму не вернешь. — Илья неумело, согнутым пальцем вытер Стешины щеки. — И не надо плакать… Мы пойдем к Хусину… У Хусина отдохнем. Хусин — парень что надо, настоящий джигит!
Что и говорить, наездник Хусин лихой. На полном скаку пролезть у коня под животом — это сумеет не всякий. А какие выделывает номера в седле! Страшно смотреть! Особенно Хусин старается, когда джигитует вблизи Прискорбного и когда на него, весело смеясь, смотрит Елизавета. Так что слова «настоящий джигит» весьма точно определяют горячую
Кулицы, матери Хусина, дома не было, ушла на ферму. Отец дневал и ночевал с табуном. Один дедушка Абубекир сидел возле хаты и грелся на солнце. Но что дедусь? Ни посоветоваться с ним, ни поддержки от него. Как же Хусин удивился, когда старый горец поманил внука пальцем и спросил:
— Хусин, этот русский парень заявился к нам с невестой или с женой?
— С невестой, дедусь, с невестой.
— Скажи ему, Хусин, скажи: вот когда я был молодым…
— Ладно, ладно, дедусь, сидите себе молча, — ответил Хусин и хотел уйти.
— Погоди, Хусин! — остановил внука Абубекир. — Беги на конюшню, седлай коней. Увозите невесту в горы и упрячьте ее там понадежнее от погони… Эх, когда я был молодым…
— Хорошо, дедусь… И не надо вам беспокоиться.
Жаль, что Илья и Стеша не понимали, о чем говорили дед и внук. Хусин оставил Абубекира, сказал Илье, что дедушка интересуется, кто они и почему здесь, и проводил гостей не в дом, а в пристройку к дому, сделанную из плетней и обмазанную глиной.
— Кунацкая и мое жилье, — сказал Хусин. — Илья, Стеша, будьте как дома!
Кунацкая — хатенка чистенькая, с двумя подслеповатыми оконцами, с кроватью и столиком. Земляной пол устлан сухой травой. В углу темнела закопченная широкая труба, похожая на перевернутую вверх дном корзину. С потолка спускалась цепь, и на ней висел казанок. В корзину, вставленную в крышу, смотрело небо, слабо освещая и казанок, и холодные угли. В комнате хорошо прижился застаревший запах дыма и погасшего костра. Хусин усадил друзей на лавку и спросил, какая им нужна на помощь. Краснея и поглядывая на потупившую глаза Стешу, Илья сбивчиво, коротко рассказал, почему они здесь. Хусин не стал ни о чем спрашивать, насупил брови и не говорил, а диктовал твердым голосом:
— По обычаю черкесов, запомни, Илья, невесты пешком не ходят. Это первое. Поэтому в Надеждинскую мы поедем на машине, А еще бы лучше верхами! Как, Стеша, насчет седла? Сумеешь? Жаль, что в школе у нас не было уроков верховой езды. Ну ничего, увезем тебя на «Победе». И с гармошкой! Возьмем лучшую гармонистку, есть у нас такая — Лейла! В ее руках гармошка и смеется и плачет! Нет, нет, Илья, помолчи! Ты мой гость, и твое дело — сидеть и молча слушать… Второе: невеста должна быть красиво одета. Такой обычай у всех людей. Эту заботу беру на себя. Я мигом проскочу в Прискорбный. Елизавета что-нибудь сообразит…
— Ты
— Будьте спокойны! Ни одна живая душа ничего не узнает! И третье: вы, черти, наверное, голодные? Сейчас накормлю.
На столе появились кувшин с молоком, стаканы, хлеб, а в тарелке — яйца, еще теплые, сваренные вкрутую и уже очищенные. Илья и Стеша завтракали. Хусин тем временем подседлал на колхозной конюшне застоявшегося, просившего дорогу, неспокойного гнедого жеребца и птицей улетел к мосту. Пыль, вспыхивая из-под копыт, длинной строчкой протянулась по узкой аульской улочке.
— Охо-хо-хо… И чего один ускакал? — бурчал дед Абубекир, подслеповатыми глазами провожая внука. — В ущелье надо спешить, в ущелье… Вот когда я был молодым…
Часа через два гнедой скакун, екая селезенкой и гоняя боками, появился во дворе. Хусин сбил к затылку державшуюся на шнурке войлочную шляпу и соскочил с седла. Быстрыми шагами, как человек, исполнивший очень важное и трудное поручение, вошел в кунацкую, неся узел, перехваченный веревкой. Улыбнулся Илье и Стеше, и его горящие глаза и улыбка говорили: «Вот видите, как все просто! А вы беспокоились, думали, что нельзя ничего сделать, а я сел на коня и все сделал!» Бросил на лавку узел и сказал:
— От Лизы вам посылка! Молодец твоя сестренка, Илюша! Мигом все сообразила. И о брате тоже побеспокоилась! Костюм и рубашку тебе передала!
— Что в хуторе? — спросил Илья.
— Спокойно! — Хусин был взволнован и несказанно рад, что сумел помочь друзьям. — Только в Стешином доме переполох! — И к Стеше: — Твой папаша на мотоцикле бегает, в милицию ездил, все вас разыскивает. — Хусин рассмеялся. — Пусть поищет! У черкесов есть поговорка: ищи ветра в горах!
— Не в горах, а в поле, — поправил Илья.
— Ну, пусть в поле! Какая разница! — со смехом ответил Хусин. — Сейчас ни в горах, ни в поле вас уже не изловить. Верно я говорю?
Илья посмотрел на узел и на грустно молчавшую Стешу.
— Хусин, теперь можно ехать?
— Чудак! Зачем уезжать на ночь? — Хусину стало жарко, он сорвал шляпу и вытер ею мокрый лоб. — Переночуете, а на рассвете поедем. Надо же нам как следует подготовиться! Да и потанцевать охота… А как же? Свадьба и без танцев?
Желая показать, что у него еще много всяких забот и хлопот и что все, что еще нужно сделать до отъезда, он сделает, Хусин теми же быстрыми, решительными шагами вышел из кунацкой, сел в седло и уехал. Снова наши беглецы остались одни. Но зная, как скоротать время и чем заняться, они прошли в садок. В листьях прятались еще не зрелые, но уже красневшие ягоды, мелкие, как горошинки. День был жаркий, над аулом палило солнце. Где-то далеко звенела наковальня и часто, как молот, постукивал, наверное на мельнице, однопоршневой двигатель.
Хусин привел парня по имени Анзор. У парня курчавая голова, не чуприна, а добрая черная папаха. Брови густые, слитые на переносье, не брови, а черная стежка. Хусин сказал, что Анзор недавно вернулся из армии и является лучшим шофером в ауле; что его грузовик готов отправиться в самую трудную дорогу; что и знамя, и цветы, и кумачовые ленты приготовлены; что гармонистка Лейла скоро придет сюда, чтобы показать Илье и Стеше, как она умеет играть на гармошке. Стыдливо потупив взгляд, Хусин голосом тихим, виноватым добавил: