Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
— В наши дела, мать, не суйся. — Андрей Саввич подошел к сыну, положил ладонь на его упругое плечо. — Обозлился, да? Вынянчивал думку, планы строил — и все на излом? Но пойми, Петро, в станице мы не одни, и негоже нам, Андроновым, выделяться средь своих же людей. Ежели б мы пребывали каждый в своей норе, как сурки, тогда пожалуйста, выделывай что хочешь, выкидывай любые коленца… Ну, чего бугаем косишься? Обдумай мои слова на досуге… А зараз поезжай в отряд. Ежели Иван не взял «Беларусь», возьми сам и начинай культивацию. Я скоро приеду.
— Завтракать будешь? — спросила Фекла, когда Петро, не сказав ни слова, ушел.
— Что-то
— Не могу я, Саввич, понять, чего ты вмешиваешься в сыновнюю жизнь? — спросила Фекла, спрятав под фартук руки. — Никиту и Ивана обидел. А за что? Теперь за Петра взялся… Не все же в станице живут так справедливо, как ты.
— А моя сестра Анна и Василий? А их дети? Анне и Василию можно позавидовать. У них две дочки и четыре сына, и ничего плохого о них не скажешь.
— А Василий тебе завидует, — сказала Фекла. — У него ни один сын не пошел по отцовской дорожке. — Она веселыми глазами посмотрела на мужа. — А у тебя? Рядом два сына, и какие работяги!
— Пахать землю, сеять, убирать Петро и Иван, верно, умеют. Мастера, ничего не скажешь. Только этого, мать, мало.
Вошел Василий Беглов, одетый по-дорожному, в стеганке, в кирзовых, видавших виды сапогах, на голове мостилась старенькая кепчонка. Плечистый здоровяк, лицо заросло куцей, побитой проседью бородкой, щеки забронзовели от степного солнца и ветра. В алюминиевой миске он принес живых, вскидывающих хвостами рыб, поздоровался с порога, сказал:
— Только что из Кубани.
— Спасибо, Вася, — сказала Фекла. — Славные усачики, один в один, как на подбор.
— С гор покатились дождевые потоки, и к нам припожаловала рыба. — Василий ладонью сбил кепчонку на затылок. — Я уже было собрался умчаться в поле, а мой бегунок, как на грех, захандрил. Пришлось отдать зятю Николаю на ремонт, и остался я пешим. Андрей, у тебя стояло три мотоцикла, а зараз один.
— Сыновья разъехались, — грустно сказал Андрей Саввич. — Грузовик, может, заметил, тоже стоял возле ворот.
— Счастливый ты, Андрюха! — Лицо Василия засияло, щербатый рот растянулся в улыбке. — Ежели б у меня были такие сыновья…
— Слыхал, Саввич? — спросила Фекла. — А я о чем тебе говорила?
— Ладно, ладно, говорила так говорила… Так что, Вася, подбросить тебя в отряд?
Они уселись на мотоцикл — Андрей Саввич у руля, Василий у него за спиной. Мотор протянул частую строчку, запахло гарью, промелькнули над плетнем головы седоков и скрылись.
3
Всю дорогу от Холмогорской до Рогачевской зиловский грузовик, погромыхивая пустым кузовом, заняв правый ряд широкого с белым поясом асфальта, катился ровно и не спеша. Мимо проплывали зеленя. После первого весеннего дождя пшеница уже поднялась повыше конской бабки и расстилалась до горизонта. Быстро проносились мимо встречные машины, да и обгоняли с ветерком, а Никита нарочно скорость не прибавлял. Устало наклонившись к рулю и всем телом чувствуя размеренный бег машины, он мучительно, с болью в сердце, думал о своем разговоре с отцом. «Неправильно живешь, Никита». Обидные слова. Почему неправильно? А может, правильно?.. Хорошо бы слышать такое лишь от отца. Как-нибудь стерпел бы. А то ведь укоряют, поучают все, кому не лень. Сосед Антон Беглов чертом косится. И однажды сказал:
— Никита, мы с тобой родичи, двоюродные братья, А родниться мне
— Почему?
— Живешь как единоличник.
— Как-то утром, когда Никита выезжал из гаража, ему вдогонку крикнул Сотников, секретарь партбюро и тоже шофер:
— Эй, Никита Андреевич, погоди! Тебя никак не поймаешь.
Никита затормозил, но мотор гасить не стал.
— А что случилось?
— Случилось… Надо нам повстречаться и поговорить. Разговор будет серьезный.
— О чем? Работаю я без аварий, ни помех у меня, ни задержек. Как часы! Горючее экономлю.
— Это известно. А вот живешь не так, как надо. Жену обижаешь, и вообще…
Никита хотел крикнуть: «А тебе-то какое дело?» До боли сцепил зубы и сдержался, включил скорость и уехал. На другой день в диспетчерской Наталья Викторовна Овчарова, вручая Никите наряд, сказала:
— Не как диспетчер, а как председатель профкома предупреждаю тебя. Ох, смотри, Никита, наживешь беды.
— Это ты о чем?
— Сам знаешь, о чем… Как ты живешь, а?
— Как умею…
— Это, предупреждаю, не ответ. Придется тебя вызвать на местком и там спросить.
«Вызвать, спросить, предупредить»… Вот эти-то слова и злят и обижают, и нету от них покоя. А тут еще и отец вмешался в общий хор, начал поучать. Больше десяти лет Никита живет отдельно от родителей, могли бы оставить его в покое. Он никак не мог понять, почему люди, собравшись в одном месте, к примеру, в станице Холмогорской, и построив каждый себе жилище, не живут сами по себе, так, как кому вздумается, а лезут один другому в душу, поучают, предупреждают, грозятся. А кому это нужно? Всех интересует, почему Никита Андронов, шофер автобазы, не живет так, как живут все. Да потому, что у него на плечах своя голова и желает он быть человеком вольным, ни от кого не зависимым.
В это время Никита увидел слева проселок и две сторожившие поворот акации с уже вызревшими, готовыми расцвести кистями. Никита давно знал и этот поворот, и что отсюда, минуя лесок, по берегу Кубани в хутор Подгорный вела гравийная, пыльная дорога, и что эти две акации — одна постарше, поветвистее, другая помоложе, постройнее — всегда встречали его и, казалось, кланялись ему и были они похожи на мать и дочь, а еще лучше — на Катю и на ее мамашу Евдокию Гордеевну. Сегодня Никита проехал мимо, не свернул.
— Заеду на обратном пути, я же обещал раздобыть рубероида для крыши, вот, может, и привезу, — говорил он, обращаясь к Кате и ее матери, будто те были рядом, и провожая глазами кланявшиеся ему акации. — А зараз не могу, потому как тороплюсь на базу. Да и зачем же заезжать с пустым кузовом…
Обширный, обнесенный высоким тесовым забором двор базы весь был завален бревнами, тесом, штабелями кирпича и шифера. Грузовики стадом толпились и во дворе, запрудив проезд между отвесными стенами кирпича и шифера, и у въезда, перед широко распахнутыми железными воротами. Они были перетянуты ржавой и пыльной цепочкой, и, когда грузовик въезжал или выезжал, эта цепочка послушно падала, и тяжелые скаты вдавливали ее в землю. Вахтер, с широким, женским задом, в коротком, давно облинявшем коричневом пиджаке, в сером картузе с непомерно большим козырьком, так что во все видящих глазах его всегда ютилась тень, был строг и неприступен. Затененные его глаза смотрели сурово, он прохаживался вдоль ворот и, когда нужно было, опускал или поднимал цепочку.