Семенов-Тян-Шанский
Шрифт:
По вечерам он забирался на крышу дома и погружался в тихие мечты. Закат пламенел на дне Рановы, глубоко просвечивал сосновые боры. Старые сосны блестели медью. Сумерки нарастали незаметно и плавно, мир и спокойствие наступали со всех сторон. Мальчик напряженно прислушивался.
В лугах тягуче вздыхала выпь. «Пить-полоть, пить-полоть!» — вскрикивала в поспевающей ржи перепелка. «Извините — вирр!» — извинялась перед кем-то чечевичка, и мальчику было весело слушать се громкие извинения.
Около него раздавался странный серебряный звук и обрывался тугим щелчком. Жук ударялся в ею ладонь и затихал, прикинувшись мертвым.
Мир
Как ни хорошо чувствовал себя Петенька в родном Урусове, а надо было продолжать учение. Мать, немного оправившись от недуга, снова повезла сына в Петербург.
Осенью 1842 года Семенов поступил в петербургскую школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, сдав экзамены сразу в третий класс.
Школа имела хороших учителей. Русскую литературу преподавал талантливый учитель Прокопович — друг Гоголя, химию — профессор Воскресенский, статистику — Ивановский. Умные, широко образованные преподаватели оказывали большое влияние на учеников. Семенова особенно увлекал своими яркими уроками по географии учитель Тихонов.
Были в школе и ограниченные службисты и тупые солдафоны. Ничего, кроме лихой военной выправки и барабанного боя, они не признавали. Среди них особенно выделялся ротный командир Лишин. Он обучал военной выправке и шагистике еще Лермонтова, который окончил школу за несколько лет до Семенова. Великий поэт посвятил Лишину строки:
Вот выходит из дежурной,Весь в заплатах на штанах,Словно мраморную урну,Держит кивер он в руках…Лишин запомнился Семенову только своим категорическим мнением о Лермонтове. Как-то на вопрос Семенова, считает ли ротный командир Лермонтова великим поэтом, Лишин ответил:
— Да вы что, смеетесь, сударь? Лермонтов скверно себя вел, курил табак, не умел становиться во фрунт. Какой из него поэт, да еще и великий?..
Семенов окончил школу блестяще, его имя было занесено на школьную мраморную доску как отличнейшего ученика. Семенова произвели в чин коллежского секретаря, но служить он не собирался. Он мечтал поступить в Петербургский университет.
В 1845 году среди вольных слушателей университета появился курчавый подвижной любознательный юноша. Он ревностно посещал все уроки, слушал и конспектировал лекции, поражая своих товарищей необыкновенной обширностью знаний. С особым вниманием он записывал лекции академика Ленца, преподававшего физику и физическую географию, профессора-ботаника Шиховского, профессора минералогии и геологии Гофмана, — славного своими исследованиями Урала.
Каждый из них преподавал свою науку талантливо, вдохновенно, но физическая география не связывалась с геологией, ботаника с зоологией.
Особенно увлекали Семенова лекции профессора Куторги, читавшего курс сравнительной анатомии, зоологии и палеонтологии. Зоологический кабинет университета стараниями Куторги был неплохо обставлен. В свободные от лекций часы Семенов пропадал в зоологическом кабинете, по его экспонатам изучая русскую природу. Профессор Куторга и
И Чебышев и Неволин учили студентов самостоятельности научного мышления. О самых отвлеченных, казалось, предметах и явлениях они говорили образно, живо, доступно. Они убеждали учеников, и Семенов понял это быстрее своих однокурсников, что наука должна быть связана с жизнью тысячами нитей и служить интересам народа.
Из лекций, из личных бесед со своими преподавателями Петр Петрович извлек самое существенное: «без познания окружающих предметов и сил природы, без умения их подчинить своей власти и для своих нужд и потребностей, невозможен умственный прогресс и успех материального благосостояния народа. Национальность науки заключается в том, чтобы она проникала в жизнь народную…»
Весной 1847 года Петр Петрович получил из Москвы тревожное известие — мать при смерти. Он немедленно выехал к матери, но застал ее уже без сознания. Несколько дней продолжалась ее мучительная агония.
Гроб с телом матери Петр Петрович увез в Урусово и похоронил в фамильном склепе. Ему пришлось принять на себя управление всеми имениями: брат Николай устранился от хозяйственных дел.
Петр Петрович провел лето в деревне. Осенью, оставив все дела на своего крепостного управителя, Петр Петрович вернулся в Петербург.
В 1848 году, закончив университет, он решил не поступать нa государственную службу, а полностью посвятить себя науке.
Еще в университетские годы Семенов подружился со студентом Николаем Данилевским. Они поселились в одной квартире на Васильевском острове, помогали друг другу, строили совместные планы на будущее. Молодые люди даже совершили пешее путешествие из Петербурга в Москву. Во время путешествия собирали и классифицировали растения, типичные для русской природы.
Николай Данилевский — сын гусарского полковника — окончил Царскосельский лицей и поступил в университет. Будучи студентом, Данилевский сотрудничал в «Отечественных записках». Он завел обширные связи со многими молодыми писателями и учеными Петербурга. Он познакомил Петра Петровича с Салтыковым-Щедриным, Достоевским, Григоровичем, Плещеевым, Аполлоном и Валерианой Майковыми. И он же привел Семенова на знаменитые «пятницы» своего друга Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского.
Петру Петровичу нравились страстные споры на этих «пятницах». Он с удовольствием посещал их и взволнованно слушал, как Данилевский говорил о фурьеризме, а Достоевский с болью и тоской — о позоре крепостного права. Федор Михайлович читал отрывки из своих «Бедных людей», и они потрясали Семенова. Проповеди Спешнева об освобождении крестьян также глубоко интересовали его.
Сам же Петрашевский казался Семенову развязным оригиналом, неосновательным человеком. Он подсмеивался над революционными идеями Петрашевского. «Он проповедовал, хотя и очень несвязно и непоследовательно, какую-то смесь анти-монархических, даже революционных и социалистических идей не только в кружках тогдашней интеллигентной молодежи, но и между сословными избирателями городской думы». Сколько барского пренебрежения заключено в этой фразе! Аристократа Семенова шокировали даже и поступки, и манеры, и одежда Петрашевского.