Семёнов
Шрифт:
Разговор за обедом был сдержанным, хотя речь шла о войне и эвакуации, о слухах про бои на западе, о выдаче населению по пуду муки на каждого работающего, о том, что некоторые вовсю запасаются картошкой, соли теперь не достать, из круп есть только овсянка.
Про вчерашнее, про то, как не удалось проводить отца, про налет на вокзал, про эшелон элитных свиней, которые пешим порядком двинулись в дальний путь на восток, за столом не говорили. Это все разговоры без пользы, болтовня. Мать не любила болтовни, говорить нужно только о делах.
– Мамочка, - твердо заявила Эльвира, - я хочу тебя предупредить,
– Хорошо, - сказала мать.
– Мы это еще обсудим. Время есть.
Наталья Сергеевна поставила перед детьми по граненому стакану горячего вишневого киселя, когда в дверь постучали.
– Войдите, - сказала Эльвира. Она думала, что это ее подруга Верка.
Однако вошла не Вера Иванова, а молодой командир, младший лейтенант. В петлицах его гимнастерки поблескивали новые "кубики", на широком командирском ремне желтела новенькая кобура.
– Здравствуйте, разрешите представиться, - козырнул он.
– Подпоручик Дубровский проездом в свою часть...
Он самую капельку картавил, вернее, грассировал, и получалось это у него лихо, на дворянско-гвардейский манер.
– Дефорж!
– радостно воскликнула Эля.
– Дефорж, откуда?!
Теперь и Семенов узнал командира. Этот парень учился в их школе на класс или на два старше Эли - для Семенова это не имело никакого значения. Иногда Семенов видел этого парня вместе с Эльвирой, потому что оба они были членами комсомольского бюро, вместе выпускали стенгазету старшеклассников и выступали на концертах в школе и на агитпункте.
– Мамочка, - сказала Эля.
– Это Витя Дубровский, ты же его видела.
– Пусть Витя вымоет руки, я его покормлю, пока обед не остыл.
– Если можно, я во дворе умоюсь.
– Виктор явно смущался. Он никогда раньше не бывал в этом доме.
– Эля, слей мне, пожалуйста.
Все вышли к крыльцу. Виктор снял выгоревшую гимнастерку, взял в руки большой кусок хозяйственного мыла. Младший лейтенант был черно-серым от солнца и пыли, тело его под несвежей сиреневой майкой оказалось неожиданно худым и слабым. Узнать в нем прежнего Витю Дубровского, мальчика из благополучной интеллигентной семьи, было действительно трудно. В городе его помнили стройным, спортивным мальчиком в модной заграничной курточке с "молниями". За бледное лицо, картавость и отличные отметки по всем предметам его прозвали Дефоржем. Каждый помнит, что француз Дефорж персонаж из повести Пушкина "Дубровский". Ничего обидного в этой кличке не было. Можно было, конечно, усмотреть намек на то, что Витя больше походит на Дефоржа, чем на Дубровского. Однако самого Витю это мало заботило, а когда ему надоедали, он внушительно отвечал цитатой из той же повести: "Я не то, что вы предполагаете, я не француз Дефорж, я - Дубровский".
За обедом, который Виктор поглощал деловито и быстро, он успел рассказать, что у него совсем мало времени, что он здесь оказался случайно, проездом в свою часть, которая должна быть поблизости.
– Представляешь, - Виктор обращался преимущественно к Эльвире, кинулся к своим, они неделю назад уехали. Я полетел в школу - там никого. Тогда я к тебе...
– Он поправился: - К вам.
В этих словах была одна неточность. В школу Виктор не заходил.
Зима-чародейка укутала в шубы лесных великанов,
надолго уснувших.
Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть
дней промелькнувших
И, вдруг испугавшись чего-то, смолкает,
Но эхо ее одинокого пенья лесного могучего сна не
сломает...
Да, точно. Эля училась тогда в седьмом.
– По-моему, это гекзаметр, - сказал Виктор, возвращая Эле листок со стихами.
– Ну и что?
– спросила она, не понимая.
– Разве это плохо?
– Ты же не Гомер, слава богу, - сказал тогда Виктор и стихи в газету не взял.
Виктор управился с обедом быстро, стоя выпил кисель из граненого стакана и спросил Элю:
– Ты меня проводишь?
За воротами он хотел сказать, что, наверное, ни к кому еще так не относился в жизни, как к ней, но не решился. Это было бы очень неожиданно. Ведь они всегда были только товарищами, и про них нельзя было сказать, что они дружили. Это слово на языке школьников их города значило несколько больше, чем оно значит на самом деле.
Они прощались недалеко от стадиона.
– А я твои стихи помню, - сказал он.
– Какие?
– удивилась она.
– Я стихов не пишу.
– Писала, - сказал он.
– В детстве.
– Неужели помнишь? Я и то забыла.
– Помню, - сказал он.
– "Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть дней промелькнувших..."
Он быстро нагнулся, поцеловал ее в губы и быстро зашагал прочь.
Она вернулась домой удивленная и взволнованная. Конечно, каждой девушке приятно, когда она нравится такому парню, как Витя, но Эля и представить себе не могла, что это так.
"Под настроение, наверно. Прощается со школой, а никого больше не нашел. Хорошо, что заехал, - думала она.
– Теперь уж точно, что где-то рядом есть крупная танковая часть. Ведь он танкист".
Наталья Сергеевна топила плиту, грела воду, хотела сегодня купать сына. Вдруг она вспомнила что-то и сказала дочери:
– Сегодня утром приходил ваш школьный завхоз, Леонид Семеныч...
– Сергеевич, - поправила Эля.
– Ну да, Сергеевич. Сказал, что просто так. Еще зайдет.
...Солнце садилось, когда Виктор вышел на западную окраину Колыча. Несколько шагов отделяли его от шоссе, и первое, что он увидел, были танки. Только это были фашистские танки. Люки у них были откинуты, однако стволы пулеметов настороженно двигались.
Виктор мгновенно перемахнул через палисадник и затаив дыхание замер в высоких кустах шиповника.
"Гранату бы, - думал он, - или хоть бутылку с зажигательной смесью!"
Гранаты у него не было, а в светло-желтой кобуре не было пистолета. Он надеялся получить его в своей части.