Семейная хроника
Шрифт:
Сначала мы растерялись, но потом, приняв боевую стойку, молча ожидали, что предпримет неприятель. Пашка с забинтованной головой, держа в руке пивную кружку, спокойно подошел ко мне. Оба Лешки сразу зашли к нему в тыл. Я весь напрягся, готовый ко всему. Пашка заговорил каким-то виноватым голосом:
– Ты, Левша, не обижайся, что так получилось. Погорячился я. Не тебя надо было, а ... Ну ладно, давай будем друзьями. Давай лапу! Отчаянный ты пацан.
Я растерянно подал ему руку, мучительно думая: «Струсил? Или не знает, что это я его стукнул? Или это - ловушка?» А Пашка обнял меня за плечи и подвел к мороженщику, громко заказав: «Мне самую большую порцию для моего маленького
На галерке места не были пронумерованы и занимали их, как кто успеет. Зная это, мы раньше времени поднялись ко входу и, к нашей радости, у дверей застали дядю Ваню - «Миндальное почтение». На правах знакомства он пропустил нас раньше времени и мы смогли занять места в первом ряду, у самых прожекторов.
Первый спектакль, который мы смотрели, назывался «Семья преступника». Не помню, кто автор этой мелодрамы, но после я нигде не мог узнать автора и не слышал, чтобы какой-либо театр ставил эту пьесу. Содержание было простое: преступник, не помню за что осужденный, возвращается лет через двадцать в свою семью и узнает, что жена его любит другого. Его дочь тоже любит <этого мужчину> и считает его своим отцом. Про вернувшегося никто не помнит, давно забыли. В конце драмы преступник умирает, приняв яд, не желая мешать их благополучию.
Но дело не в содержании, а в игре актеров. Это был первый спектакль, который я видел. Декорации, грим, великолепная игра актеров, трагическое содержание пьесы так захватили мое мальчишеское воображение, так растрогали лежавшие где-то в глубине души чувства, что я в какой-то трепетной восторженности совершенно забыл обо всем на свете. Я уже жил жизнью героев, я плакал с ними, радовался, грустил и чуть не умер вместе с героем.
Я не уходил со своего места в антрактах и подгонял время: скорее, скорее, давайте начинать, я же жду. Я ничего не замечал. Все вокруг меня было, как в тумане.
Когда последний раз опустили занавес, а публика стала расходиться, я очнулся и, вытирая слезы, как пьяный спустился вниз. Ребята что-то говорили мне, но я ничего не видел и не слышал. Не помню, как я дошел до дома, как уселся на ступеньки и, как опять и опять вспоминал все действие, ставил себя на место героя и снова плакал от бессилия помочь, подсказать: не надо умирать! Ведь жить так хорошо, несмотря на все неудачи. Ведь вон Сеньков разошелся с женой и не умирает, а женился на другой и живет. Я бы так не сделал. И вдруг впервые мне пришло в голову, что я-то тоже умру. Не сейчас, но когда-то мне придется умереть. Все останется по-прежнему: звезды также будут загораться по ночам, люди будут жить, радоваться, а меня похоронят - закопают в яму. <Я был> обескуражен этой мыслью. Мне так стало жалко себя, что я не сдержался и заплакал навзрыд, задыхаясь. Никогда не плакал, как бы не приходилось туго.
В таком расстроенном положении меня застали дядя Боб и дядя Рафа. Дядя Боб что-то сказал на немецком и зашел в дом, а дядя Рафа сел со мной молча, обнял, прижал к себе и стал поглаживать по плечу. Я заплакал еще сильнее. Он что-то говорил, но я не понимал его. Но постепенно голос журчащий, как ручей в лесу, принес какое-то успокоение, и я постепенно стал вникать в смысл его речи. Он догадался, отчего я плакал, понял мое состояние. И с его опытом жизни и знанием характеров людей, не только успокоил, но и заставил меня все рассказать ему. Я чистосердечно рассказал ему, прибавив, что убил бы такую жену и смылся бы. Он рассмеялся и ввел меня в святые святых, сказав, что этого никогда не было, а автор придумал сам все,
В жизни все проще. Мы сидели долго, и я как-то незаметно раскрыл мою детскую душу с героическими помыслами и с согласием даже умереть мученической смертью для счастья людей. Только вот себя жалко - не хочется умирать. Вышла мать и позвала нас чай пить, да и ложиться спать пора.
На следующий спектакль я уже шел, неся маленький чемоданчик братьев. Мне разрешили посмотреть, как гримируются артисты. На моих глазах из дяди Боба получился молодой человек, а дядя Рафа превратился в старого еврея.
Дали первый звонок, и я побежал занять свое место у прожектора. Ребята меня уже ждали, беспокоясь, куда я запропастился.
Начался первый акт «Уриэль Акоста». С открытием занавеса со мной произошло то же самое, что и раньше- я потерял себя. Я был там, среди действующих лиц. Но, если на первом представлении мне было жаль этих хороших людей, попавших в такое тяжелое положение, то в «Уриэле...», по мере развития действия, мне все больше и больше становилось страшно. Страх так объял меня, так разросся в моей душе, что в антракте я никак не мог успокоиться. Я дрожал мелкой дрожью, стараясь всеми силами заставить себя помнить, что это не Уриэль, а дядя Боб. Я же сам видел, как он переделался в Уриэля. А этот злой старик на самом деле добрый дядя Рафа. Моих сил хватило только на антракт. Поднялся занавес и снова я очутился в объятиях тех чар, что струились со сцены не только на меня, но на всех зрителей. На этом спектакле, как я помню, заплакал, когда происходила сцена <встречи> Уриэля со своей слепой матерью. Не в силах смотреть на сцену, чувствуя подступившие к горлу рыдания, я отвернулся и, стараясь отвлечься, поглядел на зрителей. На глаза мне попалась тетушка, комкавшая в руке платок. С судорожно дергавшимися губами, она беззвучно плакала одними глазами. Слезы текли, и она их не утирала. Не стыдясь, забыв об окружающих.
Совсем рядом со мной кто-то всхлипнул, и я не смог сдержаться- заплакал. Ребята стали толкать меня под бока, и я, приходя в себя, сумел скомкать рыдания, преодолеть плач. Драма кончилась. Хоть не со счастливым, но с благополучным концом. Уриэль живой, сломленный, но непобежденный и у него уже есть ученики.
Я ждал братьев у клубного выхода. Через час я увидел их и побежал к ним, крича:
– Дядя Боб, как вы хорошо играли! Как хорошо!
– А я? Разве я плохо играл?- спросил дядя Рафа.
Я не мог сказать ему, что мне хотелось обозвать его, как обзывают пьяные мужики. Я молчал.
– Вот тебе и барометр,- сказал дядя Боб.- Если Давид не хочет с тобой говорить, значит, ты добился своего. Значит, роль провел ты великолепно. Держи, Давид, чемодан.
Я молча шагал между ними, пытаясь понять, почему дядя Рафа хорошо играл, если мне он не понравился, да и не только мне. Расспросить я их постеснялся.
Придя домой, поужинав, дядя Боб сказал, что завтра целый день будет ловить рыбу. Я лег спать, наказав матери разбудить...»
По- моему очень неплохой рассказ о том, как жили в маленьких провинциальных городках в СССР, в 1933 году. Оказывается, мой отец был кем-то вроде Мишки Квакина, лазил по чужим садам, терроризировал девчонок, дрался с другими парнями, и как губка впитывал искусство и литературные произведения.
Кстати, благодаря современному интернету можно получить ссылку на то, кем были братья Адельгейм, и даже ознакомиться с содержанием разыгрываемых ими пьес. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D1%80%D0%B0%D1%82%D1%8C%D1%8F_%D0%90%D0%B4%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B5%D0%B9%D0%BC