Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
Шрифт:
О своих перемещениях Шаляпин сообщал жене телеграммами. Время от времени от него приходили письма. В июне 1908 года он описал ей свое пятнадцатидневное морское путешествие до Рио-де-Жанейро, тут же упрекнув ее, что не имеет от нее никаких известий: «На самом деле это малоприятная вещь — оставаться без известий из дому». Из Буэнос-Айреса он снова написал ей: «Мне грустно, потому что я здесь уже три дня, а еще ничего не получил от тебя».
На самом деле это были всего лишь слова… Шаляпин часто забывал сообщить жене свой новый адрес, а потом удивлялся, почему письма от нее приходят редко.
Такова была теперь их жизнь. О том, что происходит с Шаляпиным, Иола Игнатьевна в основном
Во второй половине 1908 года Иола Игнатьевна приняла непростое для себя решение ехать в Россию. Время, проведенное в Италии, показало ей, что Шаляпин хоть и не порывал с Марией Валентиновной, но и не оставлял свою семью. Он не заговаривал с Иолой Игнатьевной о разводе, и она почувствовала, что еще нужна ему, если не как любимая женщина, то хотя бы как друг и мать его детей. Была и еще одна причина. В глубине души Иола Игнатьевна продолжала считать себя ответственной за Шаляпина, брак для нее был свят и нерушим. То, что она узнавала о Марии Валентиновне, только еще больше подтверждало ее уверенность в том, что она должна спастиШаляпина, противостоять дурному влиянию этой женщины и не дать ему упасть окончательно. Но по-настоящему сохранить семью можно было только в России, и Иола Игнатьевна решила ехать…
По приезде в Россию первое время она жила у своих преданных друзей Козновых. Потом сняла квартиру в доме Варгина на Тверской улице. В этом мрачном, продуваемом ветрами доме состоялось решительное объяснение.
— Какое это несчастье для всей нашей семьи, — сказала Иола Игнатьевна, имея в виду связь Шаляпина с Марией Валентиновной.
Но тот быстро ответил:
— Никакого несчастья нет, в нашей жизни ничего не изменится, я по-прежнему буду заботиться о вас…
Но «по-прежнему» быть, конечно, не могло. Раздвоенное положение Шаляпина диктовало ему новые условия поведения. Теперь, когда расходы увеличились вдвое, он должен был работать еще больше. А на семью оставалось все меньше и меньше времени…
В декабре Шаляпин отправился в Милан. Ему предстояло петь в «Ла Скала» Бориса Годунова. Из Милана Шаляпин прислал Иоле Игнатьевне приветы от мамы и брата, написал о репетициях «Бориса». Декорации ему не нравились, зато музыкальная сторона устраивала вполне. Певцы пели хорошо, но плохо играли, вследствие чего пришлось выбросить из постановки сцену в корчме.
«Думаю, премьера „Бориса“ состоится через несколько дней, то есть тогда, когда ты получишь это мое письмо, — если захочешь приехать, напиши мне», — заканчивал он.
В постскриптуме Шаляпин отметил, что пожертвовал для калабрийцев 5000 франков. 15 декабря 1908 года в Калабрии и на Сицилии было сильное землетрясение, в результате которого погибло около ста тысяч человек. Весь мир откликнулся на горе Италии. Максим Горький, живший на Капри, собирал документы, чтобы написать книгу об этом землетрясении и потом продать ее в помощь пострадавшим. И Шаляпин не остался в стороне. К тому же ему хотелось показать
Из Милана он послал ей новогоднюю телеграмму с поздравлениями. Спев несколько спектаклей «Бориса», Шаляпин уехал в Монте-Карло. Этот город притягивал его какой-то особенной силой. Но здесь его ожидали тревожные известия из дома. Иола Игнатьевна сообщила ему, что тяжело больны его младшие дети: у Феди и Тани была сильнейшая простуда, Борис заболел воспалением легких. По возвращении из Италии болезни стали преследовать детей… и это осложняющее его жизнь обстоятельство постепенно начало раздражать Шаляпина.
Так и на этот раз. Еще находясь в горячечном угаре рулетки, он отправил в Москву возмущенное письмо, в котором выражал недовольство: «Я думаю, что там, в Москве, за ними плохо смотрят, или же это из-за квартиры, я не знаю, что думать».
Письмо поспело как раз вовремя. В это время Иола Игнатьевна не отходила от постелей своих детей, не жалея себя ухаживала за ними. А в особенно тяжкие и острые моменты отчаяния она обнимала своих малышей и в безысходности плакала вместе с ними…
На возмутительное замечание Шаляпина о том, что она плохо смотрит за его детьми, Иола Игнатьевна сухо ответила: «Прошу тебя, будь спокоен относительно детей, я их мать, мне остается теперь жить только ради них, и можешь не сомневаться, что я сделаю все необходимое для их выздоровления». И добавила: «Я обожаю моих детей, теперь что же мне еще осталось, кроме них?..»
Шаляпин понял, что перегнул палку. Он оправдывал свои слова беспокойством о детях, часто-часто писал ей и слал телеграммы. «Я не могу понять, почему все время болеют эти бедные дети», — недоумевал он.
И все-таки Иола Игнатьевна еще имела на него большое влияние. Из Монте-Карло он сообщил ей, что его зовут в Милан спеть еще несколько спектаклей «Бориса», но он не хотел ехать. Шаляпин не любил выступать в «Ла Скала», казалось, он боялся этого театра. Но Иола Игнатьевна убедила его не пренебрегать миланской публикой, очень хорошо к нему настроенной. Это был уже не первый случай, когда Иола Игнатьевна выступила своеобразным посредником между Шаляпиным и «Ла Скала». Шаляпин послушался ее совета, съездил в Милан, снова с триумфом спел Бориса Годунова и… вернулся в Монте-Карло. Он пел Мельника в «Русалке» и Мефистофеля в опере А. Бойто (антреприза Р. Гюнзбурга) и все свободное время проводил в казино.
Привычка играть сделалась еще одной несчастной слабостью Шаляпина. В Монте-Карло он просаживал огромные суммы денег. Их знакомые, видевшие его там, по приезде в Москву рассказывали Иоле Игнатьевне, что ее муж оставляет на зеленом сукне целый капитал. Некоторые наблюдали за этим с сочувствием, некоторые — со злорадством. Фигура Шаляпина притягивала к себе всеобщее внимание.
И хоть роль жандарма совсем не привлекала Иолу Игнатьевну, пришлось ей Скрепя сердце сесть и написать ему, как провинившемуся мальчишке, резкое и строгое письмо. Остановить его могла только она. Иола Игнатьевна просила Шаляпина уехать из Монте-Карло не только из-за проклятой рулетки, но и из-за театра, то есть из-за антрепризы Рауля Гюнзбурга, которая как артисту не приносила ему никакой славы: «…Публика Монте-Карло смотрит на тебя, как на певца в кафе… Уверяю тебя, что в этом Монте-Карло все кончится тем, что ты окончательно потеряешь голову и станешь зауряднымартистом и человеком малопривлекательным и уважаемым… Ты не имеешь права делать то, что ты делаешь, поскольку такой артист, как ты, всегда должен быть достоин своей славы, которая есть слава всего народа».