Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
— Нет, нет, еще! — повторял Федя. — Ну, пожалуйста! Еще один маленький разочек!
— Машина ляжет вместе с тобой, — сказала Саша, и он тотчас смирился, прижал машину к груди.
Доктор увел его к соседке и, уходя, сказал:
— Андрей! Действуй!
— Действовать, по-видимому, означает вот что…
Он взял водку, быстро откупорил ее и тотчас наполнил рюмки.
— За что же мы пьем? — задумчиво спросил он.
— За счастье! Его всем надо много! — сказал хозяин, возвращаясь.
— Или хотя
Они чокнулись. "Когда чокаешься, надо смотреть в глаза", — вспомнила Саша и посмотрела в глаза Репину. Его глаза, не изменив выражения, вспыхнули улыбкой приветствия.
"Здравствуйте, Саша", — сказали эти глаза.
"Здравствуйте!" — ответили глаза Саши.
Поливанов закашлялся над своей рюмкой.
— Ну и ну! — сказал Королев. — Не ожидал! Поперхнуться первой рюмкой. Это я виноват! Не предупредил, какие есть установки на этот счет. Первое: не пей натощак. Второе: пей и закусывай! Саша, будьте за хозяйку, угощай
Те! А последнее правило самое трудное: пей и знай меру! Андрей, у тебя какая мера?
— Я — без меры.
— А вы, Саша?
— Без меры!
— Ну, а вы, Дмитрий Александрович?
— Видимо, для оригинальности мне надо сказать, что я знаю меру, и я ее действительно знаю. А вы, доктор?
— Мне полагается знать. Я — руководитель! Я — начальство! Сашенька, сделайте милость, изобразите Прохорову!
— Господи, что это она вам на ум пришла? В такую хорошую минуту!
— Она мне всегда говорит: "Вы — начальство, вам лучше знать!" Ну, изобразите!
Саша секунду подумала, нахмурясь. Потом растянула губы в улыбке — и эти улыбающиеся губы при хмурых глазах вдруг и в самом деле напомнили Прохорову.
— Зачем мне дети? — сказала Саша наставительным голосом. — Вырастут хулиганами. Или пьяницами. Знаем мы теперешнюю молодежь. Я никогда ни у кого не занимаю, вот и у меня не просят. Жить надо по средствам. Вы, Дмитрий Иванович, начальство, вам лучше знать. Вы вот все привечаете сестру Поливанову, а что вы в ней нашли? Грубиянка и чересчур о себе воображает. — Все смеялись. Не меняя выражения лица, тем же сладким и наставительным голосом Саша продолжала:
— Здравствуйте, Александра Константиновна! Ходят слухи, вы во врачи решили податься! Ну что ж, большим кораблям, как говорится, большое и плавание! Ах, срезались? Да, да, слыхала! У вас, говорят, все троечки и только одна двойка? Так уж надо было руку найти, похлопотать. Уж разве некому похлопотать?
— Не надо! — сказал Репин. — Будет вам!
— Нет, но ты не понимаешь, до чего это похоже! Вылитая Прохорова.
— Я понимаю. Но я не могу, когда Саша… Александра Константиновна говорит этим голосом и улыбается этой улыбкой.
— Саша, успокойте его и придите в себя! — сказал Королев.
Саша засмеялась.
"Кажется,
— Мы, с Андреем вместе росли. Ну, и чего скрывать, вот Саша знает, сначала были в детдоме для трудных.
Он говорил с Митей так, будто век его знал. Да, было, было, все было! Ненавидели друг друга, врагами считались. А потом… Да разве расскажешь! А теперь, пожалуй, у него здесь, в Москве, нет человека ближе, чем Репин.
Саша слушала жадно. Она очень хотела спросить — как это было: сначала враги, потом друзья? Ей хотелось спросить, она подняла глаза и споткнулась о Митин взгляд: внимательный, злой, испытующий.
— Нам пора! — сказал он. — Завтра вставать чуть свет. Я еду в командировку.
Поливановы шли по улице и опять молчали. Но это было новое молчание, у каждого свое. Саша думала: "Какое чудо! Разве бывает так? Думать — никогда больше не увидишь человека, и вдруг! Нет, бывают, бывают чудеса. Нет, открылась дверь — и вот…"
— Ты знала прежде этого Репина? — ворвался в Сашины мысли Митин голос.
— Знала! — счастливо ответила Саша.
— Так почему же он представился как незнакомый? К чему этот маскарад?
— Какой же маскарад? Он просто назвал свою фамилию, а я ее прежде не знала.
— Ах, вот как! — словно обрадовавшись, подхватил Митя. — Прекрасно!
— Митя, — сказала Саша, останавливаясь, — ты сказал нынче, что у тебя есть мера. А юмор?.. Юмор у тебя есть?
Молча, нахохленный и злой, он шел рядом с ней по улице. Молча вошел он в их общую комнату, молча глядел, как она расставляет свою раскладушку, призывал на помощь юмор, но юмора не было: исчез бесследно, ушел, как вода в песок.
Где его возьмешь, этот юмор, который позволил бы все стерпеть? И все понять — в себе и в другом?
Почему я молчу? — думала Саша. Потому, что он молчит. Ведь мне нечего ему сказать. Я могу только спросить — что случилось? Но зачем я буду спрашивать — разве я не знаю, разве не вижу?
Нет, не правда. Я молчу, чтоб не услышать страшного слова. Пока я не спросила, еще есть надежда. Я еще могу верить, будто это ошибка, и если бы он пришел сейчас и сказал: "Я не могу без тебя", я бы все забыла. Пусть войдет и скажет: "Я люблю тебя…" Нет, даже не так. Пусть скажет: "Я соскучился…" Пусть ничего не скажет. Пусть пойдет, поглядит… и я все пойму, и все забуду, и никогда ни о чем не спрошу. Где же твое самолюбие? Помнишь, как ты сказала Оле: "Плюнь, забудь, уйди". Ох, как легко советовать! Что она ответила? Она ответила: "А ты знаешь, как возвращаться в пустую комнату? А ты знаешь, как оно — идешь по улице, глядишь на свое окно, а там темень…" Но ведь в моем окне — свет. За моим окном — дети.