Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
Рядом лежала уснувшая в слезах Аня. Она судорожно всхлипывала во сне.
В шестом часу Саша встала и вышла с ведрами к колонке. Неподалеку от забора сидел Дружок. При виде Саши он поднялся, завилял хвостом и как ни в чем не бывало пошел ей навстречу.
— О, чтоб тебя! — сказала она, беря его на руки. — О, чтоб тебя!
Он лизал ей щеки, губы, глаза своим горячим языком и тыкался в шею холодным носом.
— Я не намерен! — кричал доктор Юсупов, выходя из кабинета главного врача. — Я не намерен больше оставаться
"Мое место там, — повторяла про себя и Саша. — Я не Юсупов, меня легко заменить, меня отпустят. Аня… Как же мне быть? Аня… Но ведь все равно она целыми днями одна. Я вижу ее рано утром спящую. И вечером. Целый день одна! Голодная, холодная. Ей в детском доме будет гораздо лучше, чем со мной. Сытней, теплей. Но как же отдать ее чужим? Дружка — и того не было сил отдать. Но ведь не Жоре Евлампиеву я Аню отдам? Я отдам ее в детский дом, к детям".
В одном детском доме, на Паркентской, заведующая сказала ей отрывисто:
— Не выдумывайте. Слышать не хочу!
"Почему?" — хотела спросить Саша, встретилась с ней глазами и не спросила. Глаза у женщины были злые, горячие, губы бледные.
— Выбрось это из головы, слышишь? — сказала она, вдруг переходя на "ты". — У меня вот тоже… такая… Сразу после десятого класса. В первом же бою убили, понимаешь? В первом же бою…
А в другом… в другом доме ее спокойно слушала высокая исхудалая старуха. Коричневое платье ее было ушито крупными стежками и все равно болталось, как на вешалке. Прежде она, должно быть, была толстая, большая, — об этом говорили крупные руки и крупные морщины на руках. Сейчас она высохла, щеки у нее втянулись, и сухая кожа на руках просвечивала.
— Ну что ж… Если все оформите… Если РОНО не будет возражать… Если принесете справку из военкомата…
Они сидели в кабинете заведующей — маленькой, чистой и чинной комнатке. За соседним облупленным столиком что-то быстро писала девочка-подросток… Услышав про военкомат, она подняла глаза и посмотрела на Сашу.
— Постойте! — услышала Саша, выйдя в коридор. — Это вы очень правильно решили… на фронт! — сказала
Девочка, догнав ее. — Это очень хорошо! А за дочку не беспокойтесь, она будет моя. У всех больших воспитанников есть свой маленький. Я возьму вашу дочку. Я буду так заботиться, ну, вы даже не представляете. Приведите ее к нам, вы сами увидите… Я буду писать вам на фронт через день! Нет, каждый день, вот увидите! Вы откуда — из Москвы? А я из Ленинграда. Я жила на Загородном проспекте. Вы приведете свою дочку? Меня зовут Кира, у нас в доме только одна Кира, Галь у нас четыре, Оль — шесть, а Кира одна.
Спасибо! Сказала Саша. — Большое тебе спасибо! И на другой день пришла с Аней.
Кира бережно взяла Аню за руку и осторожно, даже как-то торжественно ступая, повела к детям. Аня обернулась, Саша помахала ей, и дверь за девочками закрылась.
Вечером, придя за Аней, Саша сразу
— А ну поймай, поймай!
Ей весело, — подумала Саша. — Ну, слава Богу! И вдруг Аня ее увидела. Она не сказала: "Мама!" Она не кинулась к ней. Она крикнула:
— Где мое пальто?! Где мое пальто? — лихорадочно повторяла она. — Мама, скорее! — Дрожащими рукам ни на кого не глядя, она застегивала пуговицы своего короткого пальтишка.
— Анюта, да что с тобой, скажи ребятам "до свиданья"!
— До свиданья! — сказала Анюта, не поднимая глаз. Дети молча столпились вокруг. Кира наклонилась к Ане
И поцеловала ее.
— Ты придешь к нам еще? — спросила она. Аня потянула мать к дверям.
— Тебе не понравилось у детей? — спросила Саша на улице.
— Понравилось. Нам давали суп рисовый, кашу рисовую и кисель. Сладкий.
— А Кира тебе понравилась?
— Понравилась. Она пела мне песни, и читала книжки, и дала мне ягоду — вот! — Аня разжала кулак: на ладони лежал сморщенный липкий урюк.
— Весело тебе было?
— С тобой веселее. — Аня крепко сжала Сашину руку.
— Хочешь, завтра опять придем сюда?
— Я хочу с тобой.
— Но ведь с детьми веселее, правда?
— Мне с тобой веселее.
— Но ведь меня целый день нету дома!
— А вечером ты приходишь.
— А кисель? — тихо спросила Саша. Аня ничего не ответила.
…Ночью Аня проснулась с плачем.
— Что с тобой? Ты испугалась? — спрашивала Саша, утирая мокрые Анины щеки. — Ну расскажи, что тебе снилось?
— Мне снилось… что ты меня отдала… Я не хочу… Я не хочу киселя.
Никуда я ее не отдам, — с отчаянием подумала Саша, — не смогу… Эх, я…
Скоро Саша променяла или продала на рынке все, что можно было. У них осталось одно полотенце, две простыни и две наволочки и то платье, которое было на Саше. По ночам Саша записывала в тетрадь, которую привезла из дому:
"Ночью Аня проснулась и спросила:
— Мама, а правда, я в Москве брала сахара, сколько хотела? И белого хлеба тоже?
Вчера хозяйка жарила пирожки. Аня долго молчала. А потом вдруг сказала, задумчиво так:
— Что она там делает?
— Пирожки жарит.
Аня еще помолчала. И потом:
— А наша бабушка тоже умеет пирожки? Я ей ответила:
— Наша бабушка все умеет.
— Мама, расскажи про пирожки.
Мне сильно не хотелось рассказывать про пирожки, и Аня принялась рассказывать сама:
— Жила-была девочка. У нее была бабушка. Она испекла пирожок. Большой-пребольшой. Он был с капустой. А сверху его посыпали сахаром. Девочка ела, ела. Дала своей маме. И Юре. И Сереже. И Дружку. Девочка была добрая. Не жадная. Она и правда не жадная. Она ничего не хочет есть без меня и без Дружка.