Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
— Джульетте вообще было четырнадцать, — сказала Саша.
— Вообще! Ты слышишь, Нина, — "вообще"! На что ты намекаешь?
— Я не намекаю. Я прямо говорю: я вышла замуж!
— Что? — сказал Константин Артемьевич, пошатнулся и сел на диван.
— Нет, ты и вправду ненормальная, — откликнулась Юля. — Ты ведь завалила все экзамены!
— Почему завалила? У меня по всем предметам "хорошо".
— Ты должна была получить похвальную грамоту! В вуз без экзамена, дура ты ненормальная!
— Ах,
И Юле показалось, что Саша уходит от нее, уходит далеко и что она никогда ничего про Сашу не знала.
— Ты же сама говорила: чувство надо проверить!
— Мы проверили, — коротко отвечала Саша.
— Я не пущу его на порог! — закричал с дивана Константин Артемьевич.
— А мы едем завтра в Калугу, — ответила Саша…Они уезжали в Калугу вечером. На перроне стояли тетя
Вера и тетя Маргарита. Тетя Вера была невысокая, смуглая, в очках. Тетя Маргарита — грузная, многословная, с большой родинкой на подбородке. Она держала в руках букет сирени.
— Обидели вы отца, молодые люди, — говорила она строгим басом.
— Право, я этого не хотел, — серьезно и грустно оправдывался Андрей. — Но Константин Артемьевич не пожелал меня видеть. Что же мне оставалось делать?
— Посоветовались бы со мной, — басила тетя Маргарита. — Я не враг. Я старшая в нашей семье… Я женщина, наконец.
— Вы правы, правы, конечно, — виновато отвечал Андрей. — Я просто не догадался.
Он не смел признаться, что Саша ни словом не обмолвилась о существовании тети Маргариты. Саша стояла рядом в пестреньком ситцевом платье и пристально смотрела в конец перрона.
Она не слышала, как тетя Маргарита учила уму-разуму ее и Андрея и твердо наказывала ей уважать мужнину родню. Она все смотрела и смотрела в конец перрона.
Константин Артемьевич выплыл из толпы, чуть задыхаясь, вытирая платком лоб. Рядом с ним семенила заплаканная нарядная Нина Викторовна.
— Рад познакомиться! — сухо отчеканил Константин Артемьевич, протягивая Андрею руку и не глядя на Сашу.
— Я тоже, я тоже очень рад, — заволновался Андрей. — Я очень много слышал о вас…
Константин Артемьевич грозно захохотал.
— Что ж, и на том спасибо, — ответил он.
— Отъезжающие, в вагон! — сказал проводник. Саша заметалась. Константин Артемьевич все еще не
Смотрел на нее. И тут, забыв обо всем, Саша кинулась к отцу и сказала:
— Не сердись!
— Отъезжающие, в вагон! — напомнил проводник.
А Нина Викторовна тем временем целовала Андрея. Тетя Вера плакала, тетя Маргарита сморкалась и совала букет сирени проводнику.
С подножки вагона, сквозь слезы, застилавшие ей глаза, Саша смотрела на удалявшийся перрон и не видела никого, кроме отца. Он бежал следом,
Поезд ушел. Тетя Маргарита повернулась спиной к Константину Артемьевичу, бросив на ходу:
— Выгнал из дому родную дочь! Это тебе не восемнадцатый век, женское достоинство надо уважать.
— Да, да, эти суфражистские идеи мне давно известны, — грустно ответил Константин Артемьевич. И, взяв под руку Нину Викторовну, пошел прочь с вокзала.
Шесть утра. Калуга еще спит. Звенят птицы. Под ноги Саше шарахнулась курица.
— Почему она голубая?
— Ее выкрасили синькой, чтоб не спутать с соседской. А ты думала, это синяя птица?
Что ж, Саша не удивилась бы сейчас и синей птице. Ей чудится, будто она уже была здесь когда-то. Кажется, и закрыв глаза, она найдет здесь любую улицу, любой переулок, и дом Циолковского, и домик, где рос Андрей. Еще в Москве он рассказывал ей обо всем — о поляне, где пускал бумажного змея, о камышах у берега, где стояла его лодка.
Он рассказывал, и Саше казалось, что она слышит, как с тихим плеском отталкивалась лодка от берега, когда он уходил с Ваней Покатилиным на рыбалку. Саша видела аиста, который каждую весну прилетал к соседу на крышу. Она говорила:
— Это та улица, где ты заблудился? А тут вы с мамой подобрали голубя с подбитым крылом? Это здесь ты подрался с Ваней?
Она перепутала все улицы и переулки, но помнила все, что он рассказывал.
В одной руке Андрей нес их общий чемодан, другой держал Сашину руку, как тогда, в Нескучном саду. И ничто им здесь не мешало, никто на них не оглядывался. Вместе, вместе! Теперь они одни: вдвоем!
— Мой дом! — сказал Андрей и, взглянув на Сашу, повторил:
— Наш дом!
Они стояли у палисадника, и Саша увидела дом с осевшей кровлей, покосившийся, давно не крашенный. Только ставни голубые, веселые. А палисадник маленький, в глубине его пестрая клумба с анютиными глазками и рядом низкая деревянная скамейка.
Андрей отпустил Сашину руку и быстро, не оглядываясь, поднялся на крыльцо. Он толкнул дверь плечом, она отворилась. Будто забыв о Саше, он вошел в сени и окликнул:
— Ты спишь? Мы приехали!
Саша стояла на крыльце и не знала, как быть: идти ли за ним или ждать на пороге.
— Где вы, дитя мое? — услышала она, и старые руки обняли ее, над ней наклонилось сухое лицо, и лоб ей оцарапала щетина небритой щеки.
Николай Петрович был в украинской рубахе с расстегнутым воротом, на глазах поблескивали очки. Обняв Сашу за плечи, он повел ее в комнаты. Коридор обдал Сашу запахом квашеной капусты. Дверь распахнулась, и, раньше чем Саша успела разглядеть комнату, из-за стола неуверенно поднялась женщина. Лицо у нее было доброе, немолодое, на плечах цветастый платок.