Семейные обстоятельства (сборник)
Шрифт:
— На книжке, — проговорила бабка.
— Значит, так, — заговорил нотариус, записывая что-то в свои бумаги. — Завещаются деньги в сумме…
— Девять тысяч…
— В новых? — охнул Толик.
— В новых! — гордо откликнулась бабка.
Нотариус отложил «вечное перо», подозрительно уставился на бабку.
— Вы кто? — спросил он, неожиданно оборачиваясь к маме и отцу.
С тех пор как кругляш вкатился в комнату, отец и мать стояли растерянные, бросив свои чемоданы, и, словно интересное кино, разглядывали происходящее.
— Я
— Ага! — обрадованно сказал нотариус и потрогал ладошкой свой верхний шар. — Живете вместе?
— Жили, — тихо ответила мама. — Завтра уезжаем. — Нотариус вышел из-за стола, подкатился к маме.
Он был, наверное, ей до плеча, не выше, и Толик едва удержался, чтобы не рассмеяться.
— На новую квартиру? Кооператив?
— Нет, — удивилась мама, — в другой город. Почему вы решили?
Нотариус вернулся за стол, удивленно посмотрел на бабку.
— Вы дочери деньги завещаете? — спросил он ее.
Баба Шура взметнула брови домиком, грозно посмотрела на маму. Будто настал ее час. Будто она прокурор теперь и вынесет свой приговор маме.
— Нет! — сказала бабка твердо. — Не дочери. А вот ему, — и повернула сухой палец в сторону Толика.
Толик засмеялся. Все понял он. Снова бабка представление ломает. На один вечер и хватило-то честности. Опять за свое. Опять за старое.
— И до совершеннолетия деньги мои не трогать! — сказала она нотариусу.
Он сморщил лоб, склонился над бумагами, но тут же откинул «вечное перо».
— Нет! — воскликнул он. — Непонятно!
И снова скатился со стула, задвигался по комнате.
— Деньги имеете, — воскликнул он, — а живете в таком помещении! — обвел он рукой комнату. — Ведь и прекрасную квартиру в кооперативе построить можно, и мебель новую купить.
Нотариус подошел к шкафу и вдруг уперся в него плечом. Шкаф скрипнул.
— Ну вот! — сказал он, словно что-то кому-то доказывал. — Видите! Рухлядь, розваль! А вы деньги мальчику завещаете.
Он подкатился к столу, уселся за бумаги. Сказал строго, глядя на бабку:
— Вы извините! Я инструкцию нарушаю, переубеждая вас! Но подумайте: мальчику до совершеннолетия еще лет шесть, а? И потом, зачем ему деньги? Вырастет, сам заработает, а вы, извините, так и помрете в этой комнатушке.
Он снял очки, постучал дужкой по столу.
— Может, у вас конфликт? — спросил он. — Может, вы сгоряча? Так я потом зайду?
Он взглянул на бабку, на маму, на отца, на Толика, Покрутил головой и стал собирать бумаги.
— А вы, это, — сказала бабка, — вы инструкцию-то не нарушайте. Записывайте, что говорят.
Нотариус посмотрел на бабку и присмирел.
— Ладно! — сказал он и заскрипел пером, повторяя под нос то, что писал. — Девять тысяч рублей… Боброву Анатолию Петровичу… по достижении совершеннолетия.
«Девять тысяч, — подумал Толик. — Девяносто
Ну и ну!.. Ну и жмотина оказалась бабка! И отца и маму пытала скупердяйством и жадностью. И вот сколько накопила. Теперь не знает, куда их девать.
— Ну и ну!.. — сказал Толик, все еще удивляясь. — Ну и жмотина ты, бабка!
В первый раз назвал Толик вслух так бабу Шуру. Она взглянула на него строго, пристально: мол, лишу сейчас тебя наследства. Толик взгляд бабкин сразу понял и, хоть вслух она ничего не сказала, ответил:
— Нужны мне твои миллионы, — и, подумав, добавил, — как собаке пятая нога.
И вдруг он услышал смех.
Толик повернулся и увидел, что мама и отец весело смеются. Толик удивился: неужели так смешно показалось про пятую ногу у собаки? И вдруг понял: они не над этим смеются, а над бабкой. Баба Шура ждала, что они заплачут. Что они станут просить прощенья, раз такое наследство оказалось у бабки. Что они скажут: «Ладно, мы сдаемся, только дай эти деньги нам», а они — они смеялись!
— О-хо-хо!.. — сказал круглый нотариус, глядя сквозь очки на бабу Шуру. — И чего только не наглядишься.
Он заскрипел «вечным пером» по своим бумагам, мама и отец ушли за билетами, и Толик увидел, как враз, в одну минуту, осунулась бабка.
Плечи ее опустились, носик повис, она кивала головой на все, что говорил ей кругляш, совсем не похожий на нотариуса, и Толик подумал, что ему жалко бабку.
Не хозяйка, не владычица была теперь бабка. В серой кофте, в серых чулках сидела перед нотариусом серая сухонькая старушка, божий одуванчик.
9
В день отъезда мама ходила с решительным лицом и улыбалась, но потом с ней вдруг что-то случилось. Будто эта решительность и это веселье были неискренними, ненастоящими, напускными, будто все это было маской — тяжелой, изнуряющей, и вот в маме кончились силы. Она сорвала маску, опустилась на сундук, зажала ладони коленями и замолчала.
Потом она проводила по лицу рукой, взбадривалась, стараясь улыбнуться, но улыбка получалась жалкой. Мама вскакивала, пробовала хлопотать на пару с отцом, но тут же садилась снова и опять жалобно смотрела на Толика. Так, словно он умирал.
Промелькнули часы, и отец сказал:
— Ну пора! Присядем на дорогу.
Прозрачные мамины глаза опять заблестели, она безвольно опустилась на чемодан, повесила голову, и был миг, когда Толик подумал: все-таки она не выдержит, и никуда они не поедут.
Хотел ли он этого?
И да и нет… Но все-таки, пожалуй, нет. Толком он еще не представлял, как будет жить один на один с бабкой Шурой, — наверное, будет несладко. Но лишь ради этого ему не хотелось иного решения. Пусть едут! Пусть! Надо, чтобы они уехали. Для них же самих.