Семейный беседы: Романы, повести, рассказы

Гинзбург Наталия

После очередного устроенного Маддаленой разноса от нас ушла служанка, и Маддалена попросила меня поискать другую в деревне неподалеку от ее владений: ей дали несколько адресов. Кит меня свозит на машине. Наутро мы с Китом отправились в путь. Мы ехали по полям и молчали, порой я тайком поглядывала на нелепый профиль Кита: нос слегка приплюснутый, на лысой голове торчит беретик, на руках – перчатки Валентино.

– Это перчатки Валентино? – спросила я, чтоб нарушить неловкое молчание.

Он на секунду выпустил руль, посмотрел на свои руки и ответил:

– Да, Валентино. Никак не хотел мне их давать – прямо трясется над своими вещами.

Я придвинулась к ветровому стеклу, разглядывая окрестности,

и мне стало легко и покойно при мысли, что я вырвалась на целый день из этого дома с его вечными скандалами, я подумала, что надо мне вообще уйти из этого дома, где жизнь стала просто невыносимой, и теперь я ненавижу даже голубой ковер у меня в комнате, который прежде так мне нравился.

– Какое прекрасное утро, – сказала я.

– Да, замечательное, – сказал Кит. – Мы найдем хорошую служанку, а потом пообедаем в остерии, я знаю одну остерию, там подают отличное вино. Устроим себе каникулы на денек, ведь тебе нелегко приходится с этой парочкой, наверняка ни минуты покоя.

– Да, иной раз становится невмоготу, – призналась я. – Хочу уйти от них.

– Куда? – спросил он.

– Сама не знаю… куда-нибудь.

– Мы могли бы уехать вместе, я и ты, – сказал Кит, – поискать тихий уголок, а они пусть сами разбираются. Я тоже от них порядком устал. Утром, бывает, встаю и говорю себе: все, больше туда ни ногой, но потом все равно иду. Вошло в привычку, да, я привык питаться у Маддалены, там тепло и носки мне штопают. Я-то живу в самой настоящей крысиной норе, правда, есть печка, углем топится, но дымоход засорился, и в один прекрасный день я там просто задохнусь, а вдобавок эта служанка, она рта не закрывает. Надо бы установить калориферы, Маддалена иногда приходит ко мне и перечисляет все, что я должен сделать. Говорю – денег нет, но она говорит, что деньги найдет, достаточно с толком распорядиться моими землями – одни продать, другие купить, уж она-то собаку съела на этом деле. Только я не хочу ничего менять. Еще Маддалена говорит, что мне надо жениться. Но на это я, наверно, никогда не решусь. Я убежденный холостяк. Когда Маддалена и Валентино сказали мне, что женятся, я целый день пытался их отговорить. Сказал Валентино прямо в лицо, что не уважаю его. А они не послушали, и вот видишь, чем это все кончилось: грызутся, отравляют друг другу жизнь.

– Значит, ты не уважаешь Валентино?

– Нет. А ты разве уважаешь?

– Я люблю его, как-никак он мой брат.

– Любить – это совсем другое дело. Может, я тоже его очень люблю. – Он почесал в затылке. – Но не уважаю. Я и себя не уважаю. Ведь мы с ним близнецы, из таких типов никогда ничего путного не выходит. Единственная разница, что ему ровным счетом на все наплевать – на людей, на чувства, на все. Его волнует только собственное тело, оно для него священно, его надо изо дня в день хорошо питать, одевать и вообще следить, чтоб у него ни в чем не было недостатка. А вот меня и чувства, и люди все-таки интересуют, правда, мною никто не интересуется. Валентино – счастливый человек, ведь любовь к себе никогда не приносит разочарований, а я – неудачник, и ни одной собаке до меня нет дела.

Мы добрались до деревни, о которой говорила Маддалена; Кит остановил машину.

– Ну, пошли искать служанку, – сказал он.

Мы расспросили местных жителей, и нам показали дом на дальнем холме, где, кажется, одна девушка не прочь переехать в город.

Мы лезли вверх по крутой тропинке между виноградниками, Кит тяжело дышал и все обмахивался беретом.

– Вот, и служанку им ищи! – ворчал он. – Это уж слишком. Паразиты! Я свои ботинки сам чищу.

Девушка работала в поле, пришлось ее ждать. Мы сели в темной кухоньке, и мать девушки угостила нас вином и маленькими сморщенными грушами. Кит бойко лопотал на местном наречии – хвалил вино, расспрашивал о

полевых работах; я молча тянула вино, и постепенно мысли стали путаться: вино было очень терпкое, и я давно уже не чувствовала себя такой счастливой, как в этой кухоньке, за окнами которой расстилались просторные поля, рядом был Кит, он вытянул свои длинные ноги, из-под низко надвинутой беретки торчал приплюснутый нос. А все-таки он симпатичный, этот Кит, подумала я.

Потом мы вышли, сели на каменную скамью возле дома; солнышко припекало. Мы ели груши и наслаждались теплыми лучами; Кит сказал мне:

– Как хорошо, правда?! – Потом вдруг взял мою руку, снял с нее перчатку. – У тебя пальцы точь-в-точь как у Валентино! – Он резко отбросил мою руку. – Неужели твой отец всерьез верил, что Валентино станет большим человеком?

– Да, – сказала я, – верил. Мы во всем себе отказывали, лишь бы он учился, очень нуждались, вечно не знали, как дотянуть до конца месяца. Зато у Валентино всего было вдоволь, отец говорил, что нам за это воздастся потом, когда в один прекрасный день Валентино станет знаменитым врачом и сделает великие открытия.

– Вон оно что, – сказал Кит.

На минуту мне показалось, что он опять начнет корчиться от смеха, как тогда, в гостиной. Он раскачивался на скамье и хлопал себя по коленям, но потом взглянул на меня и сразу посерьезнел.

– Да, – проговорил он, – у отцов бывают странные фантазии. Вот мой мечтал, что я стану летчиком. Представляешь, летчиком! Да у меня даже на американских горках голова кружится!

Вернулась с поля девушка – у нее были рыжие волосы и большие ноги в черных чулках, закатанных чуть выше колен; Кит учинил ей самый настоящий допрос, показав себя большим специалистом в домашнем хозяйстве. Девушка охотно согласилась пойти в прислуги. Сказала, что соберет вещи и дня через три приедет.

Мы спустились в деревню пообедать, а потом долго бродили по улочкам и по полям. Кит и не думал торопиться возвращаться в город. Распахивал первую попавшуюся калитку и начинал шастать по двору; из одного дома выскочила разъяренная старуха, мы бросились наутек, а она запустила нам вслед башмаком. Мы еще долго слонялись по округе; Кит набил себе карманы теми грушами и то и дело угощал меня ими.

– Сама видишь, как нам хорошо без этих супругов, – твердил он, – хорошо и весело. Нам надо вместе уйти от них и подыскать себе тихое местечко.

Когда мы снова сели в машину, уже стемнело.

– Хочешь стать моей женой? – внезапно спросил Кит. Он вцепился руками в руль, но мотор не заводил; хмурил брови, лицо нелепое, испуганное, мрачное, беретка снова сползла на лоб. – Хочешь стать моей женой? – повторил он с какой-то яростью.

Я засмеялась и сказала, что согласна. Тогда он включил зажигание, и мы поехали.

– Но я в тебя не влюблена, – призналась я.

– Знаю, я тоже не влюблен. Да и по натуре я убежденный холостяк. Но как знать? А вдруг жизнь у нас сложится? Ты такая спокойная, мягкая, мне думается, и жизнь наша будет спокойной. Без всяких там причуд, без дальних путешествий, быть может, лишь изредка съездим в такую вот деревню. Будем там распахивать калитки и шастать по дворам.

– Помнишь старуху, которая запустила в нас башмаком? – спросила я.

– Еще бы! Она как с цепи сорвалась.

– Пожалуй, мне надо еще подумать, – сказала я.

– О чем?

– Выходить за тебя замуж или нет.

– Ах, ну да, – сказал он, – давай оба хорошенько подумаем. Но знаешь, я уж не раз об этом думал, смотрел на тебя и говорил себе: «Какая замечательная девушка». Сам-то я человек неплохой, но недостатков у меня хоть отбавляй: ленив, нерасторопен, печка в доме дымит, а я и пальцем не пошевелю. Но, в сущности, я неплохой человек. Если поженимся, займусь и печкой, и своими землями. Вот Маддалена будет довольна.