Семейство Борджа (сборник)
Шрифт:
В тот же день г-н де Сен-Сир и другие французские дворяне поехали в Ричмонд вручить это письмо, но Елизавета не пожелала их принять, сославшись на нездоровье, так что они были вынуждены оставить письмо государственному секретарю Уолсингему, который обещал завтра же прислать ответ королевы.
Но, несмотря на обещание, французским послам пришлось ждать два дня, и лишь вечером второго дня к г-ну де Бельевру в Лондон явились два английских дворянина и устно, не представив никакого письма, подтверждающего то, что им было велено передать, объявили от имени королевы, что, отвечая на написанное ей письмо и полагая правомерным желание получить для приговоренной отсрочку, в течение которой послы намерены узнать решение короля Франции, ее величество соблаговолила дать согласие на отсрочку в двенадцать дней. Поскольку это было последнее
Генрих III сейчас же ответил письмом, содержащим новые инструкции гг. де Шатонефу и де Бельевру, но, как ни торопился г-н де Жанлис, в Лондон он прибыл лишь на четырнадцатый день, то есть через сорок восемь часов после истечения данной отсрочки; приговор, однако, еще не был приведен в исполнение, и гг. де Бельевр и де Шатонеф немедленно отправились в расположенный в одном лье от Лондона Гринвичский замок, где королева Елизавета праздновала Рождество, и испросили аудиенции, на которой они смогли бы передать ее величеству ответ Генриха III; несколько дней им отказывали, но поскольку они не отступались и непрестанно возобновляли просьбу об аудиенции, шестого января послов наконец вызвали к королеве.
С соблюдением всех требований этикета этой эпохи их провели в зал для приемов, где сидела Елизавета; приблизившись, они приветствовали ее, после чего г-н де Бельевр почтительно, но в то же время решительно принялся излагать представление своего государя. Елизавета, ерзая на троне, с нетерпеливым видом слушала его, наконец, не в силах больше сдерживаться, она, побагровев от негодования, вскочила и воскликнула:
– Господин де Бельевр, да неужто мой брат король поручил вам говорить со мной в таких выражениях?
– Да, ваше величество, – с поклоном ответил г-н де Бельевр, – я получил от него особое послание.
– И оно подписано им собственноручно? – продолжала Елизавета.
– Да, ваше величество, – с неизменным спокойствием отвечал посол, – и мой государь король, ваш брат, в письме, подписанном собственной его рукой, поручил мне сделать вашему величеству представления, каковые я только что и изложил.
– Прекрасно! – перестав уже совершенно сдерживаться, воскликнула Елизавета. – Я прошу у вас копию этого письма, заверенную вашей собственноручной подписью, и запомните: вы ответите за каждое слово, которое вы изымете из него или добавите.
– Ваше величество, – заметил г-н де Бельевр, – подделывать письма и грамоты не в обычае французских королей и их посланников. Завтра утром вы получите требуемые вашим величеством копии, и я честью своей ручаюсь за их подлинность.
– Довольно, сударь, довольно! – вскричала королева и, знаком приказав всем находившимся в зале удалиться, почти час пробыла наедине с гг. де Шатонефом и де Бельевром. Никто не знает, что происходило во время этой беседы, кроме того, что королева пообещала направить к королю Франции своего посла, который, как заверила она, прибудет в Париж если и не раньше, то, по крайней мере, одновременно с г-ном де Бельевром и передаст Генриху III окончательное решение по делу королевы Шотландии; после этого Елизавета покинула французских послов, дав понять, что все их дальнейшие попытки увидеться с нею останутся безответны.
Тринадцатого января послы получили свои паспорта, им также сообщили, что в Дувре их ожидает корабль, предоставленный им королевой.
А в день их отъезда случилось весьма странное происшествие: некий дворянин по фамилии Стаффорд, брат посла Елизаветы при короле Франции, явился к г-ну де Траппу, служащему канцелярии французского посольства, и сказал, что знает одного человека, сидящего в долговой тюрьме, у которого есть к нему сообщение первостепенной важности и крайней срочности, касающееся услуги королю Франции в связи с делом королевы Марии Шотландской. Хотя г-н де Трапп с самого начала заподозрил неладное, он тем не менее не пожелал дать повода для упреков в нерадивости в столь важном деле, ежели его подозрения оказались бы ложными. Он отправился с г-ном Стаффордом в тюрьму, где встретился с человеком,
Г-н Стаффорд удалился, всем своим видом изображая, что он пропал, и стал умолять г-на де Траппа, чтобы ему позволили уплыть во Францию вместе с ним и другими французскими послами. Г-н де Трапп немедленно сообщил его просьбу г-ну де Шатонефу, и посол велел передать Стаффорду, что запрещает ему не только появляться здесь, но и любые сношения с кем бы то ни было из посольства, из чего тот должен был заключить, что в просьбе ему отказано; еще посол велел сказать ему, что если бы он не питал такого уважения к его брату графу Стаффорду, своему коллеге по дипломатическому поприщу, то сию же секунду донес бы королеве Елизавете о его измене. В тот же день Стаффорд был взят под стражу.
После этих переговоров г-н де Трапп отправился в дорогу, чтобы присоединиться к своим попутчикам, выехавшим на несколько часов раньше его, но по прибытии в Дувр был тоже арестован и препровожден в тюрьму в Лондон. В тот же день ему учинили допрос, г-н де Трапп чистосердечно рассказал обо всем, что было, в подтверждение правоты своих слов сославшись на г-на де Шатонефа.
Назавтра состоялся второй допрос, и каково же было изумление де Траппа, когда он попросил материалы предыдущего, и ему были представлены, по обыкновению английского правосудия, лишь поддельные копии, в которых содержались признания, компрометирующие и его самого, и г-на де Шатонефа; он возмутился, заявил протест, отказался отвечать и что-либо еще подписывать, и тогда его препроводили в Тауэр под усиленной охраной, имея в виду тем самым создать видимость тяжести предъявленных ему обвинений.
На следующий день королева вызвала к себе г-на де Шатонефа и свела с ним на очную ставку Стаффорда, который бесстыдно утверждал, что сговаривался о заговоре с г-ном де Траппом и неким арестантом из долговой тюрьмы; целью заговора было ни больше ни меньше как покушение на жизнь королевы. Г-н де Шатонеф с негодованием отверг все эти утверждения, но у королевы имелись слишком веские основания не верить даже самому очевидному. Она объявила г-ну де Шатонефу, что только посольское звание мешает ей арестовать его, подобно его сообщнику де Траппу, а также что, направляя немедля, как она и обещала, посла к Генриху III, она велит ему не только объяснить французскому королю причины недавно вынесенного приговора и его скорого приведения в исполнение, но и обвинить г-на де Шатонефа в участии в заговоре, уже одно раскрытие которого смогло убедить ее согласиться на казнь шотландской королевы, поскольку на опыте доказало, что до той поры, пока живет эта ее противница, собственная ее жизнь ежечасно находится под угрозой.
В тот же день Елизавета поспешила распространить не только в Лондоне, но и по всей Англии известие, что она избежала нового покушения; поэтому, когда через два дня после отъезда французских послов прибыли посланцы Шотландии, которые, как мы видим, не слишком-то торопились, Елизавета ответила им, что они явились в крайне неудачный момент, так как она только что получила новое подтверждение того, что, пока жива Мария Стюарт, ее жизнь, жизнь английской королевы, находится в опасности. Роберт Мелвил хотел ответить ей, но Елизавета гневно объявила ему, что это именно он дал королю Шотландии зловредный совет вступиться за свою мать и, если бы у нее был такой советник, как он, она приказала бы отрубить ему голову. На что Мелвил сказал: