Семибоярщина
Шрифт:
— Поняли? — прохрипел Паук.
— Чего не понять! — удовлетворенно ответил мрачный Антипа и встал.
За ним встали Мефодий и Савватий.
— Чур, отцы, охулки на руку не положить! — строго предостерег Паук.
— Не впервой! На то мы и «отцы», чтобы шерсть гладенько стричь с глупой овцы! — прогнусавил Мефодий.
Савватий по обыкновению хихикнул. И все трое, по обличью странники, а по ремеслу разбойники, забыв о еде, неторопливо, словно гуляя, разошлись по двору. Савватий двинулся по направлению к терему боярышни Натальи Матвеевны, мрачный Антипа направился в сторону конюшен, возле которых конюхи кончали распряжку лошадей, привезших боярышню с похорон, толстый же Мефодий вперевалку, как утка, зашагал к столу, за которым угощались дворовые слуги, поминая покойную боярыню. А Паук, глубже опустив голову в сутулые плечи, притаился у стола, словно настоящий паук, выжидающий свою жертву…
Глава V
Лихой
Поминальный стол почетных гостей в столовой палате затянулся до вечера. Там обед создавал впечатление духовного торжества. Перед началом многочисленное духовенство, принесшее с собой из церкви Меркурия Смоленского крест и иконы, сначала освятило воду, окропило ею столовую и окурило ладаном. По окончании молитвословия поставили на возвышении посреди стола просфору Пресвятые Богородицы, после чего трапеза началась с пения молитвы «Достойно есть». Затем, во время обеда, дьячки пели духовные поминальные песни. По окончании стола возносили чашу Пресвятые Богородицы, пили во славу Божией Матери, а в заключение — за упокой усопшей инокини Феофании. Матвей Парменыч несколько раз выходил на двор раздавать милостыню собравшимся нищим, обходил столы простолюдинов и снова возвращался к многочисленным гостям, сытно поевшим и не торопившимся расходиться.
Обед, искусно приготовленный, состоял из множества блюд, счет которым гости потеряли. Пили вначале по малости водку: кто потрезвее — менее крепкое «вино боярское», кто попривычнее — крепкое «вино двойное»; отдали должную дань разным настойкам: на горчице, бодяге, селитре, с амброй, лимонную, можжевеловую. Закусывали всевозможными холодными постными яствами: привозной из Корелы копченой лососиной, соленой осетриной с крепкой вонью (вонь эта по тем временам приходилась по вкусу!), сухой сыртью ладожской, икряными блинами, свежей икрой и мешечной армянской, капустой ставленной, груздями и сморчками мочеными, сыром гороховым, редькой с хреном. Подавали после щи кислые со снетками белозерскими, рассольное из белужины, уху черную с рыбными толчениками и гвоздикой, белую с перцем, а для духовенства, придерживавшегося строгого поста, — щи безрыбные и гороховое варево. Между ухой и горячими стряпчие приносили несколько перемен длинных пирогов и пирожков пряженных и подовых на масле ореховом с сигами, лодогой, налимьими молоками, вязигой, с кашей и сарацинским пшеном, с капустой и горохом. Затем подавали всевозможные рыбные блюда под взварами [50] луковыми, чесночными, шафранными, рыбу жареную, вареную, паровую, тельное из щуки, лещей с кашей и чесноком, каши рыбные, овсяные и гречневые. За ними следовали сладкие печенья, оладьи и котлама [51] с патокой, тестяные перепичи, орешки и шишки в маковом масле с медом и, наконец, сладости — коврижки и пряники, груши и яблоки в патоке и квасу, леваши малиновые, пастила калинная и яблочная, мазюня из редьки и вишен с перцем, мускатом и гвоздикой, арбузы и дыни, варенные в патоке с перцем, и разные плодовые и ягодные медвяные взвары с шафраном, имбирем и корицей. Все это запивалось квасом медвяным и ягодным, пивом простым и «поддельным» [52] с ягодами, брагой и в особенности разного рода медами — оборным, боярским и ставленным. Любители заморского вина угощались французским, белым и красным, рейнским, романеей, греческим, мальвазией, бастром, алконом. Богатые погреба Матвея Парменыча, человека самого по себе воздержанного, но любившего хорошо попотчевать гостей, хранили немало сортов заморских вин, редких по тогдашним временам.
50
Подливками.
51
Род оладий.
52
Особый сорт пива: готовое пиво сливалось в бочку, брали его ведро, примешивали патоки, ягодных наливок, кипятили и сливали в бочку.
Поздно разошлись гости, помянув не раз добром покойную хозяйку и пожелав самому благополучия, здоровья и утешения в дочери-красавице и сыне-молодце, который из осажденного Смоленска приехать на похороны, разумеется, не мог. Пытались гости, и в особенности Цыплятев, упросить хозяина вызвать Наташу, чтобы в лице ее почтить покойную хозяйку дома, но Матвей Парменыч решительно отклонил эти просьбы, сославшись на усталость и недомогание дочери.
Когда все разошлись, в столовой остался
— Не посетуй, Матвей Парменыч, коли засижусь я у тебя еще на короткое время, — сказал Цыплятев. — Отпусти слуг. Имею необходимость перемолвиться с тобой потаенными словами.
Матвей Парменыч движением руки отпустил Ларивона.
— Что скажешь, Равула Спиридоныч? — вздохнув, спросил он, опуская на облокоченные о стол руки утомленную голову.
— Знаешь ты, Матвей Парменыч, — тяжело ворочая языком от большого количества выпитых мальвазии и меда, вкрадчиво начал Цыплятев, — знаешь ты, сколь я почитаю тебя, сколь почитаю память усопшей супруги твоей Феодосии Панкратьевны. Царство небесное ей и вечный покой в селениях праведных!
Он с трудом поднял ввысь осоловелые красные глаза, которые отнюдь не выражали молитвенного настроения, сощурил их и с чувством прижал правую руку к груди.
Матвей Парменыч нетерпеливо вздохнул и подумал, к чему постылый гость тянет ненужную канитель.
— Знаешь ты это, — повторил Цыплятев, — а потому не увидишь злого умысла, поношения и оскорбления памяти покойной боярыни в словах моих в сей священный час. Матвей Парменыч! У гроба супруги и матери дочери твоей молю тебя: отдай за меня Наталью Матвеевну!
— Опять ты за старое, Равула Спиридоныч! — досадливо, с мукой в голосе молвил Матвей Парменыч. — Хоть бы в сей именно священный час оставил ты меня в покое. Грех тебе тревожить душу умершей.
— Нет, не тревожить душу светлые памяти Феодосии Панкратьевны, а утешить покой ее хочу я, Матвей Парменыч, — неискренне-восторженно ответил Цыплятев. — Посему у гроба боярыни молю и ее, да услышит она эти последние земные слова и мольбу мою и да благословит меня на брак с Натальей Матвеевной. Ты стар, Матвей Парменыч. Время ныне смутное. Заступников, кроме тебя, Наталья Матвеевна не имеет. Подумай, что станет с нею, если суждено тебе вскорости преставиться. На кого покинешь ее, беззащитную!
— Сам ты немолод, боярин, — угрюмо возразил Матвей Парменыч.
— Что таить: немолод я годами, да крепок телом и душой, — в свою очередь досадливо возразил Цыплятев. — А крепость моя — во власти да в милостях ко мне нового, Богом данного нам государя-короля и сына его, государя-королевича. Ты же…
— Молчи! — гневно-коротко оборвал его Матвей Парменыч. — Не смей в честном доме моем имени этих нечестивых поганцев упоминать!
Цыплятев криво ухмыльнулся.
— Изволь, пожалуй, подожду поминать. А все же, боярин, след бы тебе с опаской… Не плюй, говорится, в колодец…
— Кончим беседу, Равула Спиридоныч, — твердо сказал Матвей Парменыч. — Говорим мы попусту: Наталья за тебя сама не пойдет.
— Воли своей дочь иметь не может, — не сдался Цыплятев. — Дочь, не послушная отцу, согрешает к Богу. Честь же творить отцу — волю Божию творить…
— Не поминай ты всуе имени Бога, боярин; не греши! — вновь досадливо прервал Цыплятева Матвей Парменыч. — Бог от тебя давно отвернулся. Подумай по совести, если она у тебя осталась, какая твоя жизнь! Живешь ты неправдой, насилием, обидой; дела и вся жизнь твоя злая. Покойницу жену в гроб вогнал непотребной жизнью. И хочешь чистую мою голубицу в жены себе просить! Нет, Равула Спиридоныч, сказал я тебе и сегодня то же повторю: не бывать тебе мужем Натальи. Честью тебя прошу: уйди, забудь дорогу к дому…
Матвей Парменыч взволнованно встал и зашагал по горнице.
— Не гони, боярин, сам уйду. Прежде посчитаюсь с тобой, — нагло сказал Цыплятев.
В голову ему кинулись и хмель, и злоба. Лицо побагровело.
— Знаешь ты, думаю, боярин, — зло и ехидно-вкрадчиво заговорил он, — сегодня утром казнь состоялась над попом Харитоном. Злодей этот прибежал от калужского «вора», намыслив гиль [53] на Москве учинить. Обзывал «вора» государем законным, а короля с королевичем поносил бранными, предерзкими словами. Бояре Воротынский да Голицын Андрюшка за приставы сидят. Того и гляди, и боярам тем смертная казнь будет. Они ж поважнее тебя. Так хочу я по дружбе тебя спросить, Матвей Парменыч: уцелеет ли твоя голова на плечах, если узнают, что в доме твоем такой же, как поп Харитон, злодей укрывается? Что этот молодец троих жолнеров короля польского и государя нашего под стенами московскими сразил? Ась, боярин?
53
Мятеж.