Семибоярщина
Шрифт:
Самозванец был принят. Он удостоился видеть короля, но, сказав ему заученную пространную напыщенную речь, не получил в ответ ни слова. Сейм был враждебно настроен к «вору», и королю следовало соблюдать осторожность. «Вор» долго говорил, а король молчал и лукаво улыбался. Ответ короля был передан «вору» после приема одним из царедворцев: тот не хочет признать в самозванце русского царевича и отказывается в чем бы то ни было помочь ему. Однако не успел «вор» опомниться от изумления, как ему был сообщен менее официальный ответ: король во всем полагается на Мнишека и тайно окажет «царевичу» полное содействие… «Царевичу» было назначено богатое содержание, его осыпали подарками, и дело закипело. «Вор» пошел на все. Он отрекся от православной веры и, называя себя в письме к папе Клименту VIII «самой жалкой овечкой», он «целовал ноги» ему как «ноги Самого Христа» и изъявлял полнейшую готовность обратить впоследствии «заблудшие души сынов обширной страны» на лоно «единой непогрешимой церкви» Вслед за этим «вор» принял католичество Задобрив папу, втайне обрадовавшегося, но внешне отнесшегося к «вору» подобно королю, с обидным пренебрежением, «вор» стал задабривать Мнишека и короля. Он надавал им множество
В конце августа 1604 года многолюдное войско выступило по направлению к пределам России под предводительством самборского управителя, впервые ставшего военачальником и ради чести назваться впоследствии тестем русского царя не устрашившегося походных трудностей.
Войска беспрепятственно дошли до берегов Днепра и заняли Киев, оказавший самозванцу благосклонный прием. Дрогнуло сердце Годунова: призрак убиенного царевича облек плоть и, вступив в пределы России, шел к Москве, чтобы отнять у властолюбивого правителя не по праву занятый трон. Кто бы ни был он, Борис видел в нем грозного мстителя. Ужас обуял его, а пойти во главе с войском навстречу этому страшному призраку решимости у Бориса не хватило. Не веря в благополучный исход своего царствования, окружающим боярам он тем более не верил, но послал под их предводительством наскоро собранное войско. Напрасно Василии Иванович Шуйский давал на Лобном месте торжественные клятвы, что истинный Дмитрий умер. Народ колебался верить ему, ратные люди собирались и шли неохотно. В Борисе народ окончательно разочаровался и не мог забыть и простить ему ни стихийных бедствий, посланных, как верилось, за избрание недостойного царя, ни угличской драмы, ни ссылки, пыток и смерти любимых бояр Романовых. Народ жаждал законного царя и, не допуская по простоте своей и отсутствию примеров возможности появления дерзкого самозванца, хотел верить, что в Москву идет освободителем истинный, чудом спасенный Дмитрий, о котором подосланные приверженцы «вора» распространяли самые лестные слухи.
Московскую рать против самозванца повел боярин Федор Иванович Мстиславский, полководец неопытный. Под начальством его шло войско слабое, и духом, и силами Враг короля Сигизмунда, шведский король учел выгоду оказания помощи России в эти тяжкие для нее дни и предложил Борису союз и войско. Но Годунов послал шведам гордый отказ: Москва-де справлялась и не с такими бедами и помощь иноземцев, чтобы разделаться с шайкой презренных мятежников, не нужна. У этого удивительного человека, терявшего уже всякую надежду на спасение себя и государства, хватало, однако, еще силы воли не выдать охватившего его душевного смятения!
По мере того как московское войско подвигалось навстречу «шайке презренных мятежников», «шайка» разрасталась в огромное и сильное войско. Противники встретились. Начались стычки и битвы с переменным для обеих сторон успехом. То самозванец торжествовал, казалось, решительную победу, то одолевали московские войска, и Мстиславский слал Годунову отрадные вести. Были минуты, когда поляки, отчаявшись выиграть затеянную безумную игру, покидали «вора», и даже сам сандомирский управитель постыдно бросил будущего зятя под удобным предлогом своего присутствия на сейме; были даже минуты, когда самозванец готов был признать свое поражение и бежать в Польшу. Но злой рок вел Москву к гибели, и после неудач счастье снова возвращалось к самозванцу.
К весне 1605 года «вор» со своим «двором» засел в Путивле и спокойно выжидал там решения затяжного дела под Кромами, незначительным городком, сильно укрепленным естественными заграждениями — высоким берегом, болотами и рекой. Благодаря такому удобному расположению город Кромы, скрывавший ничтожный отряд казаков, приверженцев «вора», в течение нескольких месяцев (с конца 1604 г) выдерживал осаду москвитян. А под надежным прикрытием Кром «вор» прекрасно чувствовал себя в Путивле. Он готовился к предстоящей государственной деятельности: достав карту, изучал будущую страну строил планы о ее расширении, намечал даже торговый путь в Индию, рассчитывая достичь ее морем вокруг мыса Доброй Надежды, мечтал о всесторонних преобразованиях Московского государства, о введении нового правительственного строя, о замене боярской думы сенатом и царского для себя титула — императорским; строил планы о будущем просвещении страны путем учреждения начальных и средних школ и даже высших академий. Сам не подготовленный для такой широкой деятельности и малоначитанный, он жадно хватал знания: нашел себе учителей, стал школьником, учил уроки и — любопытная подробность — отвечал их, по свидетельству учителя патера Ловицкого, «очень серьезно, стоя с непокрытой головой» Вышел ли бы толк из этих случайных походных занятий — вопрос иной. Но уже сами условия спокойной жизни самозванца среди походной обстановки в Путивле, его непоколебимая уверенность в достижении намеченных целей, с одной стороны, и состояние безумной душевной тревоги, в тоске и унынии метавшегося по своим роскошным палатам и нигде не находившего себе места и утешения царя Бориса — с другой, говорили о том, что уверенный и сильный верой возьмет перевес над слабым и мятущимся духом.
Так и случилось. Вести из-под Кром, где сравнительно сильное московское войско ничего не могло поделать с кучкой мятежников, внушали Борису мысли об измене бояр-полководцев, удручали его и привели при общем нервном напряжении к
И в самом деле, не успел, к великой радости воспрянувшего духом «вора», умереть Борис, не воцарился еще Федор, как начались измены. Правда, и народ в Москве и войска в походном стане дали присягу сыну Бориса, но лишь для того, чтобы через несколько дней ее нарушить. Петр Басманов, посланный Федором, чтобы сменить под Кромами утомленного Мстиславского, который был беспредельно верен Борису и незадолго до этого разбил «вора» под Новгородом-Северским, теперь, приехав 12 апреля к войску, торжественно привел его к присяге новому законному царю, а 7 мая так же торжественно присягнул и «вору»-самозванцу! Не менее вероломно поступил и Василий Иванович Шуйский: недавно при Борисе всенародно клявшийся на Лобном месте в смерти угличского царевича, он теперь там же подтверждал свою «ошибку» и схожесть «вора» с Дмитрием, чудесно спасенным от гибели. Если изменниками оказались бояре — друзья и верные слуги Бориса, то что же говорить о народе, ненавидевшем его! Да и так красно и искренне говорил Василий Иванович, что ему нельзя было не поверить, тем более что чудесное спасение угличского царевича подтверждал сам главный свидетель угличской драмы. И народ с радостью поверил. Он нуждался в законном царе и хотел верить и, не веря и обманывая себя, думал, что в Москву идет настоящий царевич, чтобы занять трон, отнятый у него Борисом, а затем отпрыском ненавистного годуновского отродья. И, признав самозванца, толпа в порыве безумной слепой ненависти к юному, ни в чем не повинному царю ворвалась в дом, принадлежавший когда-то свирепому палачу Малюте Скуратову, где теперь был поселен низложенный Федор, и, уподобившись бывшему хозяину дома, казнила его. Его мать, вдова-царица, тут же погибла вместе с ним. Красавица Ксения пыталась отравиться, но, на горе себе, выжила. Ее ждала более горькая, чем смерть, участь.
Так завершилась эта мрачная московская драма — прямое следствие былых угличских событий.
А «вор» среди восторженно настроенной толпы, благоговейно лобзавшей стремена его седла, все ближе подвигался к Первопрестольной. Москва выслала ему навстречу в Серпухов торжественное и почетное посольство. В состав его вошел Василий Иванович с братьями Дмитрием и Иваном, даже почтенный боярин князь Федор Иванович Мстиславский и именитый князь Иван Михайлович Воротынский ехали приветствовать самозванца. Их встретил, однако, суровый прием не им, именитым представителям Москвы, оказал почет самозванец, а разбойникам из донской вольницы. Он раньше бояр допустил их к руке, и потом уже, заставив их выждать, «вор» соизволил и им оказать эту высокую честь А затем отчитал за долгое непослушание. Оторопел Василий Иванович от этой строгой и гневной речи «вора» и затаил в своей мстительной душе против самозванца злобу.
20 июня 1605 года при сиянии яркого солнца на безоблачном небе среди несметной, радостно возбужденной толпы «вор» вступил в Москву Гудел трезвон «сорока сороков» церквей московских, гремели трубы и литавры, и приветственные крики толпы, запрудившей улицы, занявшей крыши домов, оглашали воздух: «Здравствуй, государь, отец наш родимый! Красуйся, о солнце России!» И «вор» под эти безудержно-восторженные вопли горделиво-величаво въезжал в великую русскую столицу, красуясь на белоснежном коне, весь сияя златотканым нарядом и драгоценными камнями, стоимость которых в одном ожерелье составляла полтораста тысяч червонцев. И вдруг произошло непонятное и грозное явление: не успел въехать «вор» в Москворецкие ворота, как, несмотря на погожий тихий день, поднялся сильный вихрь, взвился пыльным столбом, запорошил глаза, остановил на мгновение торжественное шествие и так же неожиданно прекратился. Качали головами опытные старцы и решили, что то не к добру.
Но «вор» въехал в Кремль, с умилением целовал гроб мнимого отца своего, Иоанна Васильевича, молился в соборной церкви, и все обошлось благополучно. Начались пиры Пошло новое царствование. Оно открывалось необычайными милостями все опальные недруги Годунова, и в том числе «родственники» царя Нагие, были восстановлены в прежних чинах и возведены в новые почетные должности; инок Филарет, вызванный из Сийской пустыни, получил высокое звание митрополита Ростовского, несчастный Семен Бекбулатович был вызван ко двору, и ему было возвращено право называться царем; всем ратным и служилым гражданским людям были пожалованы щедрые награды, а боярам и военачальникам — поместья. Вскоре с помощью почетного посольства из Выксинской обители была вызвана инокиня — царица Мария. Посольству поручено было намекнуть душевно истерзанной старице, что ей предоставляется двоякий выбор: либо признать «вора» своим сыном и вернуться к удобствам и покою почетной жизни царицы-матери, либо продолжать жить в изгнании и обречь себя на еще более горькую участь — на пытки и даже, может быть, на смерть. Пережитые невзгоды истерзали душу несчастной женщины, не хватило сил устоять перед новой угрозой, и царица сдалась. 21 июля состоялось пышное торжественное венчание «вора» на царство а тремя днями раньше Москва стала свидетельницей другого ликования. В селе Тайнинском почтительный «сын» встретил едущую в Москву нежно любимую «мать» Свидание состоялось в специально поставленном у дороги шатре. Какими речами обменялись в эти страшные минуты «мать» и «сын», осталось навеки тайной, похороненной под кровом шатра. Но вышли они из него, нежно обнявшись; почтительный «сын» усадил престарелую «мать» в роскошную повозку, а сам всю дорогу шел за ней с непокрытой головой. И народ, глядя на эту трогательную картину, плакал навзрыд, утверждаясь в мысли, что «вор» — истинный царевич Дмитрий.