Семилетняя война
Шрифт:
Фридрих впал в состояние, близкое к полному исступлению. Он метался среди бегущих, уговаривал их, приказывал, бил тростью, стрелял в них из пистолета. Но тысяченогий людской поток мчался мимо него; артиллеристы, гренадеры, кирасиры, драгуны смешались, одержимые только одной мыслью о спасении.
Король, выбившись из сил, угрюмо смотрел, как бегут швейцарцы, датчане, шотландцы, шведы, саксонцы, поляки… Это он понимал: раз перестали действовать палки фельдфебелей, раз страх перед ними уступил место другому, более сильному чувству страха, — все наёмные ландскнехты и рейтары стремятся только спасти
— Ваше величество, — подскакал к Фридриху ротмистр Притвиц. — Казаки!
Из-за ближнего холма показался отряд казаков, с пиками наперевес, понёсся на отставших. Эскадрон кирасиров, пытавшийся остановить их, был сразу загнан в болото. Казаки со свистом и гиком устремились на короля, окружённого не более чем сотней гусаров.
— Притвиц! Притвиц! Я погибаю! — воскликнул Фридрих.
Притвиц, собрав своих гусаров, устремился навстречу казакам. Фридрих в сопровождении только флигель-адъютанта поскакал прочь, обгоняя бегущих. Некоторые из них кричали ему вслед грубые ругательства. Неожиданно он вынул из кармана бутылочку с зеленоватой жидкостью и поднёс её ко рту. Гец, зорко следивший за ним, резким ударом выбил из его рук склянку. Фридрих растерянно заморгал глазами и понурил голову. Никто из двоих не произнёс ни слова…
3
В главной квартире Салтыкова не сразу поняли и поверили, что над прусской армией одержана самая решительная и полная победа.
Однако, судя по донесениям командиров, и русские войска были расстроены и очень нуждались в отдыхе. Много часовой упорный бой, необходимость отбивать атаки конницы и не раз действовать штыком, тяжёлые потери — всё это не могло не сказаться на состоянии армии. Поэтому Салтыков, исходя из тогдашних военных воззрений, решил вести преследование лишь ограниченными силами.
— Надобно разобраться, — сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, плотным кольцом окружившим его. — А преследованьем пущай займутся лёгкая конница графа Тотлебена да австрийская кавалерия: сии полки менее всех в деле участвовали. Фридерик же и без того не скоро оправится.
— Недорубленный лес опять вырастает, — раздался чей-то негромкий спокойный голос.
Ивонин, стоявший подле главнокомандующего, живо повернулся и увидел сухопарого подполковника, лет тридцати, с энергичным лицом и удивительными голубыми глазами, в одно и то же время пронзительными, умными и насмешливыми.
Салтыков сделал вид, что не расслышал этого замечания, справедливость которого он сам смутно сознавал. Сидя на стуле и устроив поудобнее больную ногу, он принялся составлять реляцию в Петербург.
— Если найдётся где победа славнее и совершеннее, — диктовал он, покашливая, — то, однако, ревность и искусство генералов и офицеров, и мужество, храбрость, послушание и единодушие солдатства должны навсегда примером остаться.
Он помолчал и добавил.
— Артиллерия наша сохранила ту славу, которую при всех прочих случаях приобрела.
В это время подскакал
— Ваше сиятельство, — сказал он, слезши с коня, — как свидетельствуют донесения командиров полков, наши потери составляют две тысячи шестьсот человек убитыми и одиннадцать тысяч ранеными; корпус римско-императорских войск потерял до полуторы тысяч.
Салтыков встал и перекрестился.
— Ну, а они? Пруссы? — почти закричал он.
— Потери неприятеля составляют семнадцать-восемнадцать тысяч. Пленных взято до пяти тысяч, но сие число за ничтожность почитать можно противу того, которое в Польшу и другие места разбежались. Нами взято двадцать шесть знамён, два штандарта, сто семьдесят два орудия, десять тысяч рублей и до ста тысяч патронов.
— Виктория! Знатная виктория! Но как дорого ты, Русь, за неё заплатила! — Салтыков вдруг всхлипнул. — Велите завтра торжественный молебен отслужить. Кто реляцию-то в Петербург домчит?
Ивонин выдвинулся вперёд.
— Ваше сиятельство! Пошлите капитана Шатилова. Он в битве сей немалое участие принял, сможет всякую любознательность удовлетворить. Он контузию получил, но неопасную, и уже на ногах.
— Шатилов? Добро! Тому и быть, — сказал Салтыков. — Ступай, предупреди его!
Проходя мимо давешнего подполковника, Ивонин услыхал, как тот убеждённо и решительно говорил:
— Что теперь делать надлежит? Да, конечно, итти на Берлин. Не дать время Фридерику опомниться. На месте главнокомандующего я бы тотчас объявил марш к прусской столице.
Ивонин остановился около Бибикова и, показывая глазами, спросил:
— Кто таков сей подполковник? Знаете вы его?
— Как же не знать! Он состоит в корпусе князя Волконского, определённой должности пока не исполняет. Зовут его — Александр Васильевич Суворов.
ЧАСТЬ 2
Глава первая
Коллежский асессор
1
Генерал-прокурор сената, Александр Иванович Глебов, был женат на племяннице императрицы Елизаветы Петровны.
Жизнь его протекала безмятежно, если не считать одной заботы: ему вечно не хватало денег. В его поместьях с мужичков взыскивали строго: они трудились на барщине, работали на фабриках, платили подати; нерадивых, лодырей и больных у господина Глебова не было — таких быстро приводили к усердию. Однако доходов не хватало: у государыни была широкая натура, и вслед за её величеством всё сановитое дворянство стремилось жить пороскошнее и повеселее.
Если у Разумовского обедали на серебряной посуде, граф Пётр Иванович Шувалов тотчас заказывал золочёную; если Бестужев появлялся с алмазными пряжками на камзоле, Воронцов выходил с бриллиантовыми пуговицами.
При такой жизни никаких средств не хватало, и Александр Иванович не однажды, морща лоб, задумывался над тем, как обеспечить достойное существование. В конце концов выход был найден.
Его отец, генерал-аншеф Глебов, не раз говаривал:
— Нужно иметь в руке жезл власти; поелику имеешь оный, то и все блага тебе доступны будут.