Семирамида
Шрифт:
Рассказывал и о погибавших на море и много всего другого. Ассирийке стало казаться, что Святитель Николай — самый родной из всех, кто у неё есть; особенно впечатлило её, что, как ей казалось, в том, как он пострадал, защищая веру на Вселенском Соборе, есть что-то схожее с тем, как пострадал Тигран… Что Тигран был всего лишь драчуном, ей было не внушить: она точно знала, что он самый лучший из всех людей, когда-либо живших на свете… Она постоянно молилась Святителю, ласково обращаясь к нему «Николушка». Семирамида думала, что не будет он из-за этой вольности сердиться на старую больную ассирийку, живущую в ожидании смерти. Вспомнила давно прочитанный отрывок из книги, которую дала ей в недавнем ещё, но уже стёртом новыми скорбями прошлом её подруга
Порой она часами сидела перед небольшой бумажной иконкой (сил стоять не было: ноги не слушались), беседуя с изображённым на ней святым чудотворцем, как с самым близким человеком, делясь с ним горестями жизни:
«… Мой любимый приходил, когда я ещё не выходила замуж. Оказывается, у него был суд за драку, и ему дали шесть месяцев тюрьмы. Он освободился, пришёл и, увидев мою подругу-армянку, попросил её позвать меня. Но она его обманула, позавидовав мне, и сказала, чтобы он меня не беспокоил: я люблю другого. Она хотела остаться с ним, но он ушёл. И это лучшая моя подруга! Зависть — это страшно…»
Другой сердечной болью был умерший сын. «Когда сестра принесла письмо от мамы, я поцеловала сына, отдала из рук в руки сестре (она ждала в коридоре). Что заставило меня совершить такой поступок: в трезвом виде своими руками отдать сына другой женщине, пусть даже родной сестре?! Я и сейчас не могу этого объяснить. Если бы я знала, что теряю сына навсегда…» Жаловалась на подруг: «Одно я поняла: если ты более удачлива, чем твоя подруга, то автоматически становишься её врагом. Но если ты совсем внизу, ты ей не нужна, ты ей не соперник. Если родные от нас отворачиваются, то что говорить о чужих людях? Нет слепца большего, чем тот, который не хочет видеть…» Жаловалась она и на отца своих дочерей: «В Ростове он стал играть на скачках. И этим сам все разрушил. У меня начинался нервный срыв. Я знала, какое успокаивающее лекарство мне нужно… И я безрассудно стала делать ему назло. Он — на скачки, а я — в бутылку. Он мне надоел. Мало того, что денег я не видела, он ещё стал мне грубить. Я не ангел бескрылый, я человек. В каждом человеке сидит дьявол, но во мне его было слишком много…» Иногда, обращаясь к святому, Семирамида начинала философствовать, пытаясь осмыслить свою жизнь: «Я все расскажу: как была растоптана жестокой правдой жизни, как мои мечты и надежды были убиты безжалостной судьбой. Кто защитит погрязшую в грехах и опустившуюся женщину? Очень страшно, когда отворачиваются те, кто был дороже жизни… Зло принимает множество обличий и прибегает к самым коварным уловкам».
Вардия тоже молилась перед этой иконой, но не так «запросто», как её дочь. Она считала, что просить помощи святого нужно с почтением, не загружая его лишней информацией. Ей горько было смотреть на Семирамиду: в глубине души старая ассирийка чувствовала, что, не заставь она её избавиться от ребёнка, вся жизнь дочери была бы иной…
Вардия просила прощения за все, что сделала не так, обращалась за помощью — больше не для себя и дочери, а для внучки: «Она-то ни в чем не виновата! Просто слишком привязана к матери. Ей бы выйти замуж давно, жить нормальной жизнью, а она, не видев ничего в ней, ни за что, по доброй воле делит с нами этот кошмар! Мы-то хоть пожили, всякое повидали, а она-то за что страдает?»
Чем больше были внешние трудности, тем горячее были молитвы находившихся, казалось бы, в безнадёжном положении женщин.
…Иногда Вардия автостопом ездила в Ростов-на-Дону. Однажды ночью после молитвы Семирамида и её дочь услышали стук в окно — три раза. Выглянули — никого не было. Дела их были ещё хуже, чем обычно, и благодетель-старичок куда-то исчез в последнее время. Утром Вардия собралась в город. Когда она стояла на трассе, проезжавший мимо неё джип сдал назад. Из него вышел представительный мужчина и, узнав, куда она едет,
Семирамида умерла раньше своей матери. Она и дочь были рядом с ней в последние часы. И вот земной путь страдалицы закончился. Вардия грустно посмотрела на отмучившуюся дочь, лицо которой сейчас, как и все последнее время, было умиротворённым, и сказала внучке:
— Я в детстве часто рассказывала ей сказку про восточную царицу Семирамиду. Предание говорило, что она не умерла, а превратилась в голубку. Вот и моя дочка, твоя мама, сейчас освободилась от многих уз этой земной юдоли мрака и страданий и отправилась к Богу…
— Но разве жизнь такова, что совсем уж не стоит жить? — спросила её внучка.
— Нет, много хорошего есть и в этой жизни. Просто нужно уметь это видеть. Обычно нам бывает мало того, что мы имеем — сколько ни дай, хочется ещё и ещё. А нужно уметь быть благодарным Богу за те вещи, которые многие даже и не замечают. Ведь сложно оценить, какой величайшей ценностью являются свобода, отсутствие сильных болей, голода, когда есть крыша над головой…
Внучка посмотрела на бабушку, прошедшую в своей жизни и заключение в Мордовии, и болезни, и скитания, и голодную жизнь, и заплакала.
— Не плачь, дорогая, — через силу улыбнулась та и обняла её. — Теперь у тебя все будет хорошо!
Однако на сердце её было неспокойно. Она чувствовала, что путь скорбей для неё и её дочери закончен, а вот внучке ещё много дурного предстоит увидеть в жизни.
Вардия тоже недолго прожила после того, как похоронила дочь. Она и Семирамида умерли в мире с Богом и людьми, а дочь, которая жила с ними, осталась трудиться при храме. Но это уже совсем другая история…
***
Человек, который им помог, — Михаил Иванович Чепель, теперь уже иеромонах Михаил. Он помогал многим людям совершенно бескорыстно. Строчки про стук в окно напоминают фрагмент из жития Святителя Николая Чудотворца, который бросал в окно узелки с золотом, спасая от нравственной гибели трёх девушек. И в этот раз через отца Михаила он помог избежать гибели этим трём женщинам.
История изломанной жизнью женщины свидетельствует о том, что Богу дорог каждый человек, как бы глубоко он ни заблуждался в жизни и насколько сильно ни был болен. К счастью, среди нас все ещё есть те, кому небезразлична чужая беда, кто готов не на словах, а реально помочь страдающим и отверженным, а, значит, не все ещё потеряно для этого мира…
Закончить эту повесть хотелось бы прекрасными словами митрополита Антония (Блума) о Святителе Николае: «Когда читаешь его жизнь, поражаешься, что он не только о духовном заботился; он заботился о каждой человеческой нужде, о самых скромных человеческих нуждах. Он умел радоваться с радующимися, он умел плакать с плачущими, он умел утешить и поддержать тех, кому нужно было утешение и поддержка. И вот почему народ, мирликийская паства, его так полюбила и почему весь христианский народ так его чтит: ничего нет слишком ничтожного, на что он не обратил бы внимание своей творческой любви. Нет ничего на земле, что казалось бы недостойным его молитв и недостойным его трудов: и болезнь, и беднота, и обездоленность, и опозоренность, и страх, и грех, и радость, и надежда, и любовь — все нашло живой отклик в его глубоком человеческом сердце. И он нам оставил образ человека, который является сиянием Божией красоты, он нам в себе оставил как бы живую, действующую икону подлинного человека. Но оставил он нам её не только для того, чтобы мы ликовали, восхищались, изумлялись; он нам оставил свой образ для того, чтобы мы от него научились, как жить, какой любовью любить, как забывать себя и помнить бесстрашно, жертвенно, радостно всякую нужду другого человека».