Семисвечник царя Соломона
Шрифт:
– Открывай живо! – прошипела я.
– Это ты, Федя?
– А кто же еще? Открывай немедленно!
– Да, кажется, это правда ты…
Замок щелкнул, дверь открылась, и я увидела свою несравненную сестрицу.
Надо сказать, выглядела она, мягко говоря, странно.
Волосы всклокочены, кофта надета на левую сторону и, кроме того, действительно измазана чем-то красным…
Варенье она с хахалем своим ела, что ли?
Да нет, она же сказала, что тут все в крови…
Значит,
Но на самой Василисе не было заметно никаких внешних повреждений…
Так что это, скорее всего, кровотечение…
Но она не выглядела истекающей кровью. Правда, бледная, но скорее от страха, чем от потери крови…
Тут я против своей воли, с непередаваемым чувством зависти и неприязни отметила, что даже в таком ужасном виде Васька была удивительно хороша.
Глаза огромные, обычно голубые, но сейчас казались темными от расширенных зрачков. Волосы хоть и растрепанные, все равно хороши, копна такая. И кофта мятая тут ни при чем.
«Во всех ты, душечка, нарядах хороша!» – говорит в таких случаях баба Шура. Или если сердилась на Ваську, то говорила, что подлецу все к лицу.
И я в который раз признала, что она права.
Неудивительно, что мужики на Ваську пачками западают…
Потому что ей все идет. И эти растрепанные волосы, и восковая бледность, и огромные перепуганные глаза…
Сестра отступила в глубину прихожей и поманила меня:
– Заходи уже!
– Васька, – проговорила я, справившись с раздражением. – Ты вообще как? Вроде на ногах держишься… поехали в больницу!
– Я? – Она попятилась. – При чем тут я?
– А кто? – переспросила я тупо.
– Ты дверь наконец закроешь? – прокричала она шепотом, если такое возможно.
Я закрыла дверь, повернула головку замка и снова повернулась к сестре:
– Да что, наконец, случилось?
Она прикусила губу и боком, как песчаный краб, пошла в глубину квартиры, маня меня за собой и повторяя, как заклинание:
– Пойдем… увидишь сама… пойдем… увидишь сама…
Я вспомнила совершенно некстати, как в детстве мы с Васькой гуляли во дворе и она вдруг поманила меня:
– Пойдем, я тебе что-то покажу…
– Что ты мне покажешь?
– Пойдем – увидишь сама!
Я в пять лет готова была куда угодно идти за старшей сестрой – и она повела меня за старый кирпичный гараж, повторяя через каждый шаг таинственным голосом:
– Пойдем… увидишь… пойдем… увидишь…
Точно так же, как сейчас.
Там, за гаражом, она замедлила шаги, и на лице ее проступила значительность, ощущение важности момента.
Василиса театральным, торжественным жестом вытянула руку и показала мне… показала мне очень большую мертвую окровавленную крысу.
Меня тогда передернуло от омерзения, я закричала,
И сейчас я вспомнила эту сцену – и у меня мелькнула дикая идея, что Василиса снова хочет показать мне дохлую крысу…
Впрочем, сейчас мне не пять лет, и меня не так легко испугать. Кроме того, для крысы на Ваське слишком много крови.
А Василиса все так же боком, как краб, пересекла прихожую и вошла в спальню…
Я от порога увидела разобранную кровать в смятых простынях.
В смятых окровавленных простынях.
Под этими простынями угадывалось человеческое тело.
Мне стало тяжело дышать, и промелькнула дикая, идиотская мысль: пусть бы это лучше была крыса… Да хоть две или три, я уж как-нибудь переживу…
А Василиса подошла к кровати и таким же театральным жестом, как тогда, в детстве, сдернула простыню…
Я увидела голое окровавленное тело.
Мужское тело. Мужское крупное тело.
А потом я разглядела лицо…
И мне стало еще хуже.
Потому что я его узнала.
Конечно, узнала с трудом, потому что лицо было окровавлено и перекошено предсмертной судорогой, да и освещение было так себе, но узнать его все же было можно.
На кровати лежал Арсений.
Тот самый Арсений, с которым я постоянно сталкивалась за ланчем, тот самый Арсений, с которым я невинно флиртовала… или не совсем невинно?
Тут меня затошнило. Да не просто так, а с невыносимыми рвотными позывами.
Я бросилась в туалет, наклонилась над унитазом, и меня буквально вывернуло наизнанку.
Я прополоскала рот, стало немного легче, и я подумала: как бы было хорошо, если бы все это мне просто приснилось, если бы я сейчас проснулась дома, в своей собственной постели… И пускай бы баба Шура шастала по квартире и стучала палкой в стену, потому что ей слышится шум. Шумит у нее в голове, а она думает, что это соседи ругаются. Пускай, я бы все выдержала.
Но нет. Это не сон, и там, в комнате, лежит мертвый Арсений.
Я обернулась.
За моей спиной стояла Василиса, с закушенной по обыкновению губой.
Она оглядела меня и прошипела:
– Ты зачем приехала – чтобы я тут с тобой возилась?
Я задохнулась от возмущения:
– Ты вообще что несешь? Ты еще мне будешь выговаривать?
Кажется, она поняла, что переборщила, и снова сделала жалостное лицо:
– Извини… я сама не знаю, что несу…
Мы вернулись в комнату, хотя мне очень этого не хотелось. А хотелось бежать из этой квартирки как можно быстрее. И никогда сюда не возвращаться. Но не получится.