Сэмпай. Послемыслие
Шрифт:
Вновь обращаясь
К имени родному,
«Люблю тебя! Опять и снова!» –
Нельзя привыкнуть повторять.
Я одного боюсь.
Не жить. Не умирать.
Не страшных снов
И не холодную кровать.
Боюсь твоей любви
Горячее дыханье
Вдруг не услышать.
Потерять.
«Уж лучше будет смерть принять, – уже сам закончил Денис. – Сильно. Но если это интерпретация моих мыслей, то они должны быть о конкретном человеке. Ведь не могут такие мысли и слова существовать
Он всерьез задумался, глядя на экран.
Afraid I suddenly won't hear
Your love's hot breath.
Afraid to lose it cause it would be better
To get a death (3)
Только одно чувство способно так тесно связать жизнь и смерть. Это любовь. Слова на экране были красивы, точны, царапали душу. Так написать мог только влюбленный человек. Мортон? Да. Но Мартов – не виртуальный Мортон, и у него нет звездочки, ни ирландской, ни американской. А чувство – есть? К кому? К Ирене? Да, она вошла ему в голову. В голову, но не в сердце, черт возьми! Наверное…
Денис уткнул горящие глаза в теплые ладони и замер, наблюдая, как в черно-розовой мгле бесятся маленькие разноцветные звездочки. «Снова звездочки, – усмехнулся он про себя. – Однако тема становится навязчивой!»
Он с ожесточением потер глаза, вскочил с кресла и заставил себя выйти на улицу. Звезды – это, конечно, круто, но пообедать не мешает. Да и… Он махнул рукой: «В конце концов, я еще не в отпуске!» В итоге в супермаркете в пакет к хлебу, сыру и стейку нырнула пачка «Camel».
Поев, он вернулся за монитор. «Just four words» – следующий файл не обещал поэму, но название обмануло.
________________________
3 Боюсь, я вдруг не услышу твоей любви горячее дыхание.
Боюсь его я потерять, уж лучше будет смерть принять (англ.)
Всего три слова
Всего три слова –
услышать их, узнать,
За них –
За эти три заветных звука –
И все, что есть, и все, что было –
Все отдать.
Невыносимая…
Нечеловеческая мука –
Так долго жить…
Надеяться и ждать,
Но их не слышать,
Не чувствовать, не знать.
Тремя словами
Вселенную обнять,
На них всю жизнь свою сменять.
Тремя словами
Дрожь свою унять,
Тремя словами
Суть твою понять…
Всего три слова
Составляют жизни смысл,
Всего три слова
Удерживают мысль,
Закрыв в душе,
Не отпускают ее ввысь.
Всего три слова
Преследуют
Слегка умерив ревность,
Подушку по ночам не грызть.
Но что за чудные три слова?
И почему их слышать хочется,
Не переставая, снова?
Чем дороги они, что днем,
Что тишиною сумрака ночного?
Для дворянина, аристократа,
крепостного,
Для пешего и верхового,
Для вестового и штабного,
Для белого, для черного,
цветного?
Заветные и очень дорогие
Неоценимые слова,
И скромность лани
И всю величественность льва –
Переворачивая чувства,
Сводят все к нулю –
Даруя августу прохладу
И нежность – февралю…
Неуловимый отзвук
Ночного волшебства,
Необходим и мушкетеру,
Шуту и королю.
Необъяснимая воздушность
Колдовства
И капитану снится,
И боцману и кораблю…
Как заклинание волхва,
Они полны желанья естества,
И я уже не говорю, я чувствую,
Я понимаю, я пою –
что Я… ТЕБЯ… ЛЮБЛЮ!..
И все ж, не те три слова
Хотел бы я узнать.
Услышать их,
Поверить в них, обнять.
Когда, раздвинув клочья
Тины и гнилья,
Возникла белая ладья.
И посреди замерзшего ручья,
Средь белоснежья обнажив края,
Оттаяла вдруг
Небольшая полынья,
И изумрудами блеснула чешуя…
Тремя словами
Вселенную обнять,
На них всю жизнь свою сменять.
Тремя словами
Дрожь свою унять,
Тремя словами
Суть твою понять…
И неба синеву, и золото жнивья,
И трели соловья,
И клекот воронья,
Всю жизнь свою –
От утра до инобытия –
Я отдал бы, чтобы услышать:
«Я… Лишь… Твоя!..»
За распахнутым окном раздались первые робкие посвисты какого-то городского соловья. Денис поежился и обнаружил, что немного замерз. Он натянул домашнюю рубашку, включил на кухне чайник, взял сигареты и вышел на балкон. На фоне ночного фиолетового неба черными Гималаями тихо раскачивались кроны деревьев.
I'm ready give you all my life,
I'm ready to be lost
I'd give you anything to hear
“I'm only yours!”
Денис стоял на балконе, вдыхал легкий сигаретный дым, запивая его кофе, слушал невидимого пернатого солиста и пытался понять. Понять самого себя, собственную мысль, которую так однозначно, почти односложно интерпретировала программа: за кого, за чьи слова он отдал бы столь много – «Всю жизнь свою – от утра до инобытия…»? Кто же она, кто та зеленоглазая, чьей любви, чьей преданности он так жаждал?
Он словно бродил в темноте, по запутанному лабиринту, открывая все новые ходы, один темнее другого…