Семья Берг

Голяховский Владимир Юльевич

— Пропишите пирамидон!

Та стала выписывать рецепт.

Дамье вежливо сказал:

— Извините, я сам врач и знаю, что пирамидон не поможет. Мне надо принимать более сильное лекарство и делать компрессы на руки.

— Что?! — заорала майорша. — Учить меня?! Конвойный, увести!

Когда его уводили, он заметил, как молоденькая и хорошенькая практикантка разорвала наманикюренными пальчиками уже написанный рецепт и ехидно улыбалась ему вслед.

Но произошел совсем редкий случай: следователи все же разобрались, что Дамье не француз, а еврей, и в конце зимы, ночью, его выпустили из тюрьмы. Дрожа от холода в летнем белом костюме, в котором его арестовали, он остановил такси — ехать к родственникам. Удивленный его видом шофер спросил:

— Откуда вы?

— Оттуда, —

Дамье указал на тюрьму.

— Поздравляю!

Доктор Дамье скоро вернулся на работу. Но сколько он ни просил, сколько ни обивал пороги начальства, его жену с дочкой продолжали держать в тюрьме, а потом выслали в лагерь «по делу о связи с французом Дамье» [54] .

42. Берги получают квартиру

Павел писал заявления в разные военные и гражданские инстанции, прося предоставить ему с семьей квартиру, — все было безрезультатно. Строительство жилых домов в Москве было в зачаточном состоянии, квартиры получали только большие начальники. Но шел 1937 год с рекордным числом арестов и судов над этими начальниками. После суда и сурового приговора все их имущество конфисковывали и квартиры освобождались. И вот осенью 1937 года в Свердловском райжилуправлении Павлу выдали ордер на квартиру. Начальник приветливо сказал:

54

Автор работал с доктором Н.Г.Дамье и слышал от него этот рассказ в шестидесятых годах.

— Поздравляю, товарищ военный профессор, недавно освободилась квартира на втором этаже большого дома на Каляевской улице. Нам передало ее военное ведомство. Она, может быть, не в очень хорошем состоянии, но это не квартира, а мечта: общая площадь 150 квадратных метров, три комнаты, большой коридор, кухня с газовой плитой, ванная с газовым подогревом воды и комната для прислуги. Желаю счастья на новом месте.

Радостные Берги с маленькой Лилей приехали осматривать новое жилье. Переступив порог, Павел с Марией замерли от неожиданности: стены, пол — все было грязное, исцарапанное, в ужасном состоянии. Нетерпеливая Лиля вбежала первой и сразу упала, споткнувшись о вздыбленный паркет. Все равно сказала:

— Я буду кататься здесь на трехколесном велосипеде. Мама, ты мне купишь велосипед?

— Куплю, куплю, все куплю, — Мария бегала за ней, следя, чтобы девочка не упала опять.

В квартире оставалась кое-какая мебель, довольно дорогая, и кухонное оборудование. Чья это была квартира, они не знали. Впечатление было такое, что ее бросили в панике. Павел обходил комнаты и наметанным глазом оценивал углы, двери, оконные рамы, паркетный пол: на всем были следы неаккуратного использования, паркет на полу был местами выломан и наскоро приклеен снова. Чем больше он вглядывался, тем больше хмурился. Его опытный глаз военного различил, что глубокие царапины на притолоке одной из комнат и на оконной раме были косыми следами пуль, а стекла в окне рядом с ними были заменены и грубо залеплены замазкой. Он понял, что прежних жильцов отсюда насильно выселили, что тут даже стреляли. Кто стрелял, почему стрелял? В 1937 году было легко догадаться, откуда проломы на паркете. Это означало, что в квартире делали тщательный обыск, даже под паркетом.

Павел ничего не говорил Марии о своих догадках. Она сама ему сказала:

— Знаешь, дело в том, что я почему-то боюсь этой квартиры.

Павел прижал ее к себе:

— Глупенькая, не надо ничего бояться. Пока ты со мной, не надо ничего бояться.

Но у него самого не выходили из головы дурные мысли о прошлом этой квартиры. Как бы это разузнать поподробней?

* * *

Павел рассказал о состоянии квартиры Семену Гинзбургу:

— Понимаешь, Сенька, вся радость наша испорчена — в квартире нельзя не только жить, по ней даже ходить невозможно.

Гинзбург приехал, окинул все опытным глазом строителя:

— М-да, хуже не придумаешь. Вот именно. Вот что — я пришлю к тебе моего помощника Мишу Зака. Он знает эти дела и все организует,

как надо.

Михаил Зак был его другом с юношеских лет, когда Семен, живя в Нижнем Новгороде, снимал койку со столом у его матери Марии Захаровны. Они вместе учились в реальном училище. Зак не получил специального образования, но был талантливым строителем-администратором. Гинзбург прмогал его продвижению, и теперь Зак был начальником Главснаба в его министерстве.

Зак был лысый, как и его министр, добродушный, улыбчивый, от него веяло здоровьем и жизнелюбием.

— Очень приятно познакомиться, я много слышал о вас от Семена Захаровича, читал вашу статью.

Зак, будучи человеком деловым, обошел квартиру, составил смету, сказал:

— Я сейчас ставлю двухэтажную надстройку над старым домом на Спиридоньевской улице. Сниму оттуда часть рабочих с материалом и пришлю сюда, они сделают косметический ремонт за несколько дней. Только паркет перестилать не будем, переложим старый. Я оформлю это как часть надстройки и вам весь ремонт ничего стоить не будет.

Пока рабочие трудились, Павел не показывал ремонт Маше — пусть все увидит в законченном виде. Зак постоянно наведывался и следил за работой. Они с Павлом поближе познакомились и понравились друг другу, но Мария с Заком ни разу не встречалась. В две недели все было закончено, и гордый Павел привез Марию с дочкой на отремонтированную квартиру:

— Ну, теперь ты не будешь бояться этой квартиры?

— Теперь не буду.

В коридоре стоял приготовленный для Лили трехколесный велосипед. Вот уж кто был абсолютно счастлив, так это она. Теперь у нее была своя комната, девочка полюбила ее, сама по-детски убирала, расставляла игрушки. Когда приходил к ним ее любимый братик Алеша Гинзбург, он катал ее по квартире на велосипеде и играл с ней. И еще — он читал ей стихи. Стихов она слушала много: Лиля боялась засыпать одна в своей комнате, поэтому счастливый Павел каждый день по вечерам крался к ней на цыпочках, садился у ее кровати, гладил ее по шелковистой головке и читал наизусть напевные взрослые стихи — пока она не засыпала. Он много стихотворений знал наизусть.

И читал из Пушкина:

Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе, И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале…

Читал из Лермонтова:

Белеет парус одинокий В тумане моря голубом, Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?

Из Тютчева:

Как хорошо ты, о море ночное, — Здесь лучезарно, там сизо-темно… В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно…

Потом — из Блока:

И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие, бездонные Цветут на дальнем берегу…

Лиля не понимала смысла слов, но мелодия звучания привлекала ее детское внимание и запоминалась [55] .

* * *

Для Лили взяли няню — деревенскую женщину средних лет по имени Нюша. Приехала она из деревни Глухово, откуда-то из-под Москвы. Мария нашла ее на Палашевском рынке: она торговала картошкой. Это была очень некрасивая, с грубыми чертами лица женщина, чем-то даже похожая на изображения неандертальца. Но почему-то она привлекла Марию. Прислуги у нее никогда не было, и она деликатно и робко спросила:

55

Много лет спустя Лиле вдруг вспомнятся все эти стихи.