Семья для мажора
Шрифт:
Прочитав сообщение от деда, возвращаю телефон в карман и решаю подсыпать зёрен в лоток кофемашины, когда за спиной звенит колокольчик.
Роняю пакет и замираю статуей. По ребрам колотит подпрыгнувшее к потолку сердце, потому что, хлопнув дверью, к кофейню заходит Дубцов.
Глава 9
Аня
Я понимаю это раньше, чем он сбрасывает с головы капюшон. Раньше, чем произносит хоть слово.
Смотрю на него молча, разрываясь между
На нем расстегнутая зеленая парка до колена, черная водолазка и синие джинсы. В черных волосах легкий бардак.
Он на ходу небрежно обводит глазами помещение и смотрит на меня в упор, остановившись перед прилавком.
Будто загнанный в угол кролик, смотрю на него снизу вверх. Я совсем не коротышка, но в нем почти два метра, и даже на шпильках я смотрю… боже… смотрела на него снизу вверх.
Он тоже смотрит.
Обводит глазами мое лицо и задерживает их на моем идиотском головном уборе. Меня мучает желание сорвать его с головы, но я все еще не могу пошевелиться.
Его лицо мало что выражает, но главное, чего на нем нет — это удивления.
Он пришел сюда целенаправленно.
От понимания у меня подкашиваются колени.
Он пришел…
Как узнал, что я здесь?!
У меня была куча времени, чтобы думать о том, как я буду без него жить, и сейчас мне хочется что-нибудь разбить, потому что ему не стоило приходить. Не стоило, черт возьми!
— Ты хотела поговорить? — произносит ровно.
От волнения у меня колит в груди.
Желание довериться ему такое острое и жалящее, что я боюсь, как бы мой рот не начал говорить сам собой. Но в голове отчаянно бьется бескомпромиссное напоминание: он уедет в столицу. У него практика в крупной ИТ-компании. Ему двадцать один. Ему не нужен ребенок. Он уедет, а я останусь. Один на один с его матерью!
В эти секунды, пока моя ужасная логика прокручивается в мозгу, я любуюсь его лицом. Пытаюсь нащупать его запах среди запаха кофейных зёрен.
Его брови вопросительно выгибаются.
— Я… — прочистив горло, выталкиваю из себя. — Хотела извиниться…
— Извиниться? — повторяет сухо.
— Да… — выпаливаю. — Извинения — это тяжело. Знаешь, не только для того, кто их приносит. Принимать извинения тоже нужно уметь.
— То есть, я не умею? — интересуется ровно.
— По-моему, нет.
Запрокинув голову, он смотрит в потолок и тихо посмеивается.
Глядя на его точеный подбородок, сглатываю и нервно мну край своего фартука.
Несмотря на то, что меня душат эмоции, я понимаю, что сейчас… мы кажется поссоримся, и это черт знает что.
Опустив подбородок, тычет им в меня:
— Ну, ладно. Давай попробуем. За что ты извиняешься?
Пффф…
Почему с ним так трудно?!
Потому что он это он.
Нести всю эту чушь невыносимо тяжело, но я уже в ней по-колено.
— За то, что… так вышло, — смотрю в его упрямые глаза.
— За то, что “прошла любовь”? — уточняет. —
Нелепость этой фразы рождает ком в горле. То, что из всего сказанного мной, он ухватился именно за нее, терзает душу.
— Я хочу извиниться, — настаиваю.
— Окей. Извинения приняты.
— Давай дружить… — прошу его очень тихо.
Я знаю, что он пошлет меня куда подальше, но мне нужно иметь возможность хотя бы здороваться с ним время от времени. Зачем? Потому что я больная.
Глубоко вдохнув, он смотрит на меня с деланной задумчивостью, но в ту секунду, когда его глаза касаются моих губ, живот взрывается мурашками.
Быстро подняв глаза, Дубцов бросает:
— Легко. Это все?
Только получив этот ответ я понимаю, что в тайне ждала другого. Если он согласен “дружить”, то это разве не безразличие? Я бы не смогла быть ему другом. Никогда. Я бы не смогла находиться рядом с ним не имея возможности касаться во всех возможных смыслах. Делать с ним вещи, которые мы делали. Только так я хочу его себе! Всего целиком!
— При покупке двух капучино, десерт в подарок, — проговариваю хрипло.
Вспышка, которая проносится в его глазах, останавливает сердце.
— Сними эту хрень с головы. Дружеский совет.
Мои щеки вспыхивают.
Развернувшись, он шагает к двери, а я кусаю до боли губу, боясь крикнуть ему вдогонку что-нибудь соразмерное. Если я это сделаю, то ни о какой “дружбе” речи быть не может. Когда-то я думала, что нет ничего хуже, чем сходить по нему с ума безответно, но “дружить” с ним будет просто чертовой пыткой, потому что быть с ним паинькой теперь я, кажется, разучилась. Кажется, только с ним я бываю такой — не паинькой. Почему? Не знаю!
Его характер злит, цепляет, манит меня, как… мотылька.
Вздрагиваю, когда за Дубцовым закрывается дверь.
Накрыв ладонью свое правое запястье, нащупываю его подарок через рукав свитера.
Оставшееся до закрытия кофейни время все валится у меня из рук. О том, чтобы развешивать дурацкие сердечки даже не думаю.
Я думаю только о том, как в его черных глазах блеснули те молнии, от которых меня трясет.
Выбирая для деда десерт, я понимаю, что взвинчена достаточно, чтобы не растерять своего намерения поговорить с ним о том, на что в своей жизни я вообще могу рассчитывать.
Выйдя из автобуса, продираюсь к дому через порывы ледяного ветра, от которого спирает дыхание.
Мне придется до ночи зубрить лекцию к пятничной контролькой, но даже несмотря на это, раздевшись, я направляюсь прямиком на кухню.
Расположившись за столом, дед погружен в чтение книги. То, как он сдвигает очки на самый кончик носа, всегда меня смешило. Я люблю его. Сильно. Сейчас все годы, которые мы провели вместе, кажутся мне ярким калейдоскопом. Мы никогда не ссорились. Ни одного раза в жизни. Я и сейчас не собираюсь этого делать. Он дал мне слишком много, чтобы я могла на него злиться.