Семья Горбатовых. Часть первая
Шрифт:
Несколько раз на прогулках она подзывала Сергея и опиралась на его руку. Она несколько раз спрашивала его об его семействе, о матери; он пользовался этими случаями, чтобы намекнуть на свое желание съездить в деревню; но императрица будто не понимала и переменяла разговор.
С каждым днем все тяжелее и тяжелее становились для него эти прогулки. Он Бог знает что бы дал, чтобы только уехать из Царского, даже хоть и не в Горбатовское, а просто куда-нибудь уехать. А между тем его положение при дворе, очевидно, начинало упрочиваться: его решительно все ласкали, мало того, к нему уже начинали относиться
Но теперь, в Царском Селе, завязались у него и новые отношения: он вдруг сблизился с человеком, с которым никак не воображал сблизиться, — с графом Мамоновым.
Мамонов в первое время появления Сергея при дворе не обращал на него никакого внимания, относился к нему очень свысока, но вскоре, после маскарада у Нарышкина, это изменилось. Граф как-то на одном из собраний в Эрмитаже подошел к Сергею, любезно заговорил с ним, пригласил его к себе. Это приглашение было не особенно приятно Сергею — Мамонов ему не нравился, его что-то от него отталкивало, но было крайне неприлично и даже опасно отказаться от приглашения всесильного вельможи. Сергей отправился к нему в его роскошное помещение, которое он занимал во дворце.
Он застал хозяина среди самой изящной обстановки. Мамонов радушно его встретил, а ведь он видел, с каким высокомерием и презрением он относится ко многим сановникам. Но, очевидно, он умел быть простым и милым, когда этого хотел. Это было свидание двух молодых людей, равных по своему общественному положению.
Мамонов сейчас же постарался доказать Сергею, что он интересуется и литературой, и наукой, показал ему новые, только что полученные из-за границы издания, даже решился высказать несколько суждений политического свойства. Теперь он показался Сергею неглупым, даже способным, но неглубоким человеком. Показался он ему также и очень грустным, действительно страдающим.
Затем Мамонов в скором времени отдал визит Сергею, и они до переезда в Царское еще несколько раз виделись. Их сближение, конечно, было замечено многими, и это нисколько не повредило Сергею, напротив того, за ним стали еще больше ухаживать.
В Царском им пришлось чаще видеться: Мамонов, очевидно, искал встреч, и Сергей уже не избегал их. Он начинал понимать этого человека, который сначала казался ему таким антипатичным, он начинал жалеть его, потому что видел теперь всю силу его страданий. Две-три случайные прогулки вдвоем в глубине парка окончательно их сблизили. В последнюю из этих прогулок Мамонов много говорил Сергею о себе, о своих обстоятельствах, наконец, он кончил тем, что стал уверять его в своей дружбе.
— Знаете ли, Сергей Борисыч, — сказал он, беря его под руку и заглядывая ему в глаза своими грустными, красивыми глазами, — знаете, что мне сегодня так тяжело, как никогда. Меня всю ночь не покидала мысль… ужасная мысль… меня так вот и тянет покончить
Сергей вздрогнул и испуганно взглянул на него.
— Разве такими вещами можно шутить, граф?
— Я не шучу нисколько.
И говоря это, он был так бледен, глаза его так странно блестели, рука его так дрожала, что Сергею стало и страшно, и очень жалко его.
— Неужели вы так несчастны… вы, которому все завидуют?
— Завидуют… — как-то страдальчески улыбнулся Мамонов. — Есть чему завидовать! Завидуют и ненавидят! А спросите — за что? Кому я зло сделал? Напротив, я помогал очень многим… Я знаю, что говорят про меня… меня обвиняют в гордости, в заносчивости, в презрении к людям… Мне кажется, я никогда не был гордым, но я в последние годы научился понимать людей, я узнал им настоящую цену, и если я обращаюсь с кем презрительно, так потому, что знаю, что эти люди ничего другого не заслуживают. Да, я многих презираю, но презираю и себя не меньше других…
Он опять вздрогнул и закашлялся.
— Кто знает, как я живу?! — продолжал он прерывающимся голосом, отдаваясь порыву волнения. — Мне не с кем душу иногда отвести, и вот я рад, что встретил хорошего человека… я чувствую, что теперь многое могу наговорить вам. У меня много накипело — надо высказаться. Но вам я могу говорить все — я знаю, что ничего дурного из этого не выйдет… Я вам верю — вы не такой, как они все… У вас есть сердце, вы молоды и не развращены. Я был бы счастлив, если бы мы с вами стали настоящими друзьями.
Сергей искренне протянул ему руку.
— Вы во всяком случае можете рассчитывать, граф, что ваша откровенность высоко ценится мною и что я был бы очень рад, если бы мог чем-нибудь вас успокоить.
Скоро, сами не замечая как это сделалось, удаляясь все больше и больше в глубину парка, они говорили как старые друзья, откровенно и искренне.
Сергей увидел в Мамонове совсем нового человека — это был уже не блестящий, честолюбивый и, как о нем почти все говорили, зазнавшийся вельможа, это был молодой человек с сердцем и совестью, слишком дорого платящий за свое легкомыслие.
— Ах, если б я мог все вам сказать! — говорил Мамонов.
— Да и говорите, лучше высказаться разом — легче станет, — перебил его Сергей. — Я вам помогу, я сам назову ваше несчастье — вы любите!
Мамонов остановился в изумлении.
— А! Это уже вам известно — значит, об этом говорят все, все знают…
— Я не могу вам сказать знают ли все — я всегда стараюсь не слушать о чем говорят, — но я-то давно знаю тайну и совершенно случайно.
И он рассказал ему, как на маскараде у Нарышкина случайно услыхал его разговор с «венецианкой».
Мамонов шел несколько минут, опустив голову и тяжело дыша.
— Так, значит, мне нечего перед вами скрываться?! Да, я люблю ее, и это целый год длится… Но понимаете ли — ведь это не каприз, не такая любовь, которая может завтра кончиться, это дело всей жизни. Понимаете… понимаете, в каком я положении?!
— Что же вы намерены предпринять? Чем все это кончится?
— Вы это скоро увидите… Я решился.
— Решились?.. На что?
— Я не могу дольше тянуть этого… На днях же я буду просить у государыни разрешить мне жениться на княжне Щербатовой.