Семья Горбатовых. Часть первая
Шрифт:
Lousion пользовалась большою известностью между постоянными посетителями Пале-Рояля. Она была так молода, так красива и в то же время так весела, остроумна; у нее всегда готова была смелая шутка, ее звонкий смех звучал так зажигательно…
С самого детства привыкнув к беспорядочной, уличной жизни, она не знала, что такое значит стыд и смущение, она никогда ни над чем не задумывалась, жила день за днем, стараясь только как можно больше веселиться. В детстве она прошла тяжелую школу нищеты, выносила немало колотушек от какой-то старой тетки, в конуре которой жила, исполняя самую черную работу.
Не раз голодная и холодная, она ночевала
Грязь, нищета, голод, холод и разврат с детства рано подкосили и убили многих, подобных ей, жалких созданий, с которыми она встречалась среди уличной жизни, но Lousion обладала выносливой, могучей натурой. Несмотря на все ужасы своего детства и отрочества, она выросла и развилась в сильную и красивую женщину, и теперь, в два-три последние года, совсем позабыла о своем бедственном детстве…
Она считала себя счастливой: жилось привольно, за нею гонялась толпа мужчин, охотно исполнявших ее незатейливые прихоти — большого ей было не нужно. Она никого не любила, она составила себе о всех людях самое дурное мнение. С тех пор как начались беспорядки и волнения на парижских улицах, она нашла для себя подходящую арену; ей нравился шум, крики, угрозы и проклятия.
Все эти роскошные дамы, эти гордые франты, которым теперь можно грозить, которых можно проклинать, не стесняясь, — разве они заслуживают чего-нибудь другого, разве они всю жизнь не обрызгивали ее грязью, мчась мимо нее в своих блестящих экипажах?! Разве, покачиваясь на эластичных, атласных подушках, они не глядели на нее с презрением, на нее — несчастную, оборванную, голодную девчонку?! А чем же она хуже их, этих нарядных дам! Она красивее, гораздо красивее многих из них! Ну, и вот она сама имеет право презирать их и грозить им.
Lousion выступила вперед, гордо подняла голову и впилась в короля блестящими, вызывающими глазами.
«Король! — подумала она. — Ну что ж такое, что король?! Вот он спит на золоте, а я спала на грязных каменьях… пускай же он мне теперь ответит!.. Только зачем он так глядит, что становится неловко?!»
Но она поборола эту неловкость.
— В Париже хлеба нет, вот что! — почти закричала она своим звонким голосом. — Бедные люди скоро умирать будут с голода, много детей уже и умерло… Дайте нам хлеба, дайте нам хлеба!!! — повторяла она почти задыхаясь от внезапного прилива бешенства.
Король сделал к ней несколько шагов, тихо положил ей на плечо руку и, глубоко вздохнув, проговорил:
— Боже мой, неужели это правда?! Я никак не предполагал… благодарю вас, что вы пришли мне сказать об этом… Но вы должны знать мое сердце… Я немедленно же прикажу собрать и доставить в Париж весь хлеб, который можно получить.
Король замолчал, на глазах его показались слезы. Он продолжал держать руку на плече Lousion и вдруг почувствовал, что Lousion начинает дрожать всем телом. Эта красивая, смелая девушка, говорившая с ним так резко, глядевшая на него таким дерзким вызывающим взглядом, и теперь смотрела на него не отрываясь. Но в одно мгновение все лицо ее преобразилось, ее раскрасневшиеся щеки побледнели, что-то жалкое, детское изумленно, страшно изумленно мелькнуло в глазах ее, и вдруг она слабо вскрикнула и без чувств упала на пол.
Остальные женщины кинулись к ней, но никак не могли привести ее в чувство. Король
— Вина, скорее вина! — приказывал он в волнении.
Через несколько минут с помощью английской соли и глотка вина Lousion пришла в себя. Ее подняли, она дико озиралась по сторонам и, увидя короля, горько зарыдала.
Людовик поднял ее голову и нежно поцеловал ее.
Но эта новая доброта, эта новая ласка короля заставила еще обильнее литься ее слезы. Она упала перед королем на колени, ловила и целовала его руку. Остальные женщины последовали ее примеру.
— Встаньте, успокойтесь, — говорил Людовик, — пойдите и скажите всем пришедшим с вами из Парижа, что я немедленно же распоряжусь и что хлеб у вас будет.
Женщины вышли из королевской спальни с громкими криками:
«Да здравствует король!!»
И этот крик слышался еще долго.
Когда их вывели из замка на площадь, их обступили со всех сторон.
— Ну что вы ему говорили, как он отвечал вам?
— Мы получили все, что желали! — крикнула Lousion.
— Да, да, это правда! — подтвердили ее подруги, — король обещал доставить в Париж хлеба, сколько только можно будет достать, и теперь мы должны вернуться восвояси. Нам незачем тут мерзнуть!..
Несколько секунд продолжалось молчание: толпа присмирела, все были изумлены. Ведь это совсем не то, чего ожидали, это совсем не то, что нужно!
Но вдруг раздались десятки голосов, перебивая друг друга:
— Они продались, двор купил их! Каждая из них получила по двадцати пяти луидоров!.. Повесим этих негодниц!.. На фонари!.. На фонари!..
Разъяренная толпа кинулась на Lousion и ее подруг, стала бить их и, несмотря на их раздирающие крики, не оставляла до тех пор, пока солдаты не отняли несчастных женщин и не скрыли за собою.
Вся площадь волновалась и кричала. Барабаны забили тревогу — и между толкавшейся, остервеневшей толпою показались мундиры национальной версальской гвардии.
IX. МРАЧНЫЙ ВЕЧЕР
Наступили ненастные, осенние сумерки, а за ними начала надвигаться и ночь — темная, серая, холодная.
Беспорядки и шум на улицах Версаля и на площади d'Armes не прекращались. Последние опасения бунтующей толпы исчезли, теперь уже нечего бояться военных действий — национальная версальская гвардия совсем передалась на сторону черни, Фландрский полк побежден женщинами. Толпа кричит, бранится, угрожает всем и больше всего королеве… На площади разводят костры и начинают жарит убитую лошадь.
В городе наглухо закрыты все лавки, за исключением булочных и кабаков; жители заперлись по домам и притаились в темноте, не смея зажечь огня, не смея выказать малейшего признака жизни. И так уже в запертые двери каждого дома стучатся пьяные, вооруженные палками и пиками, оборванцы и требуют еды и вина.
Национальное Собрание по-прежнему наполнено женщинами; они притащили хлеба, говядины, вина и ужинают, разместясь на скамьях депутатов. Президента Мунье нет, он остался в замке, и его кресло занято епископом де Ландр. Тщетно епископ хочет установить хоть какой-нибудь порядок, тщетно обращается к непрошеным посетительницам с ласковой, спокойной речью — его не слушают, его кресло окружено согревшимися, опьяневшими женщинами. Они то и дело обнимают епископа — и он должен выносить все это…