Семья Горбатовых. Часть вторая.
Шрифт:
После обеда решено было тотчас же возвратиться в Гатчину.
На полдороге к саням, в которых ехал цесаревич, подлетел на всем скаку гатчинский гусар, быстро осадил свою лошадь и объявил о том, что во дворец приехал из Петербурга шталмейстер граф Зубов с каким-то очень важным известием.
— Что такое? Что? — тревожно спросил Павел.
— Не могу знать, ваше высочество, граф Зубов не сказывает. Мне приказано только доложить, что очень важно.
— Пошел скорей! — крикнул Павел кучеру.
— Что такое может быть? — обратился цесаревич к Сергею. — Ты вчера не слыхал ничего?
— Ровно ничего особенного не знаю, ваше высочество.
— Государыня была здорова?
— По-видимому. Она сама изволила говорить мне, что чувствует себя несравненно лучше.
— Что же бы это могло быть? Que pensez — vous? [6] — обратился Павел к великой княгине.
— Не могу придумать, — тревожно ответила она, — разве…
6
Как вы считаете? (фр.).
— Что разве?
— Быть может, получены известия из Швеции.
— Да, пожалуй… конечно… может, он пришел в себя и решился, наконец, действовать, как следует… Да, вероятно! Так оно и есть!.. Скорей, скорей! — несколько раз повторил он.
Но кучер и так изо всех сил гнал тройку. Другие далеко отстали, их не было и видно.
По приезде во дворец цесаревич тревожно спросил, где дожидается граф Зубов, велел звать его к себе в кабинет. Граф Николай Зубов, брат Платона Александровича, был самым порядочным членом этого семейства; он не отличался никакими способностями, но в то же время и не воображал о себе очень много, держался более или менее в стороне, никому не мешая, и цесаревич не чувствовал к нему такого невольного отвращения, как к его братьям Платону и Валерьяну. Граф Зубов вошел в кабинет цесаревича с таким растерянным, испуганным видом, был так бледен, что Павел сразу понял, что он привез ему какое-нибудь необычайное и в то же время печальное известие.
— Что такое? — спросил он упавшим голосом.
— Ваше высочество, государыне худо.
— Как? Что?
Павел остановился неподвижно.
— Жива она? — наконец, прошептал он.
— Жива, ваше высочество, но надежды мало. Государыня чувствовала себя целый день хорошо, и нынче утром в семь часов Марья Саввишна вошла к ее величеству, спросила, каково она почивала, государыня изволила ответить, что давно не проводила такой приятной ночи…
— Ну, скорей, дальше!
— Затем государыня, встав с постели, оделась, выпила кофе, прошла в кабинет, затем…
Зубов запнулся на мгновение, но потом продолжал:
— …Вышла в гардероб и более получаса не выходила оттуда… так полагали, что она изволила пойти погулять по Эрмитажу… Между тем, встревожились…
— Ну?
— Нашли лежащую на полу в гардеробе. Медики не могут привести в чувство.
— Боже мой! — прошептал Павел, хватаясь за голову. — Скорей велите закладывать.
Он кинулся в комнаты великой княгини.
— Маша, она умирает, может быть, ее уже нет на свете… — мог только проговорить он. — Собирайся и едем!
Великая княгиня вскрикнула и залилась слезами, а он, ничего не видя перед
— Господи! Да что же говорят медики? — спрашивал цесаревич. — Что сказал Роджерсон?
— Все согласны в том, что это удар в голову и, как я уже докладывал вашему высочеству, имеют мало надежды, — отвечал Зубов.
В это время доложили о том, что карета подана.
— Едем, едем! Скорей! — повторял Павел, обращаясь к вошедшей в комнату великой княгине.
— Я готова.
Проходя коридором, они столкнулись с Сергеем, который уж знал, в чем дело.
— За мной! — сказал ему цесаревич.
X. ЧТО ЗНАЧИЛ СОН
Сани, в которых цесаревич приехал с мельницы, стояли еще тут же, у подъезда. Сергей поспешно занял в них место и приказал, не отставая, ехать за каретой. В первую минуту он даже не обратил внимания на то, что не один в санях — рядом с ним сидел Николай Зубов.
Карета цесаревича мчалась что есть духу, сани не отставали. Мало-помалу наступили ранние сумерки. Погода была все так же хороша: маленький морозец, ни малейшего дуновения ветра, безоблачное небо. И вот из-за леса выплыла луна и озарила белый путь.
Горбатов и Зубов молчали, обменявшись двумя-тремя фразами. Они совсем не знали друг друга, к тому же Сергей долгое время был поглощен своими думами и чувствами.
«Так вот оно, его вчерашнее несознанное предчувствие в Эрмитаже! Вот оно, странное сновидение цесаревича и великой княгини! Значит, действительно есть в природе нечто такое, о чем он до сих пор мало думал, а если и думал, то единственно, как о сказке, выдуманной легковерным, праздным воображением темного люда. Значит, прав Павел, придавая этой сказке значение действительности!..»
«Она умирает, быть может, умерла, — великая Екатерина… Это в порядке вещей, этого даже следовало уж ожидать. Но между тем, было нечто совсем не совместимое в мысли об Екатерине и о смерти. Казалось диким, невозможным, что ее нет… С нею погибал целый огромный мир, созданный ее силою… Содрогнется Россия, содрогнется вся Европа, услышав страшную новость, и долго не поверят, что не стало Екатерины…»
Однако Сергей не думал теперь ни о России, ни об Европе, — он был просто поражен смертью женщины, которую знал хорошо, которую видел еще накануне. Он вспоминал всякую мельчайшую подробность своего вчерашнего свидания с нею. Он будто слышал каждое ее слово; в его ушах так и звучал ее голос, повторялся ее шутливый разговор с Нарышкиным.