Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света
Шрифт:
А Марина… Она долго не могла слезть со спасительного столба. Пришлось одному матросу, пользуясь верхолазными "когтями", подниматься на столб и помочь девушке спуститься на землю.
Я зримо представил всю эту картину и подумал: окажись на месте Марины Ирина, она, несомненно, растерялась бы и погибла в когтях росомахи. Неприятная дрожь прошла по всему телу. Мне было страшно не за Марину, которая представлялась сидящей на столбе у самых изоляторов, а за Ирину, которая могла бы встретиться один на один с хищным зверем. И как-то самому даже неловко стало от подобной мысли.
Пока мы сидели со Струновым и разговаривали - это было на берегу, в штабе дивизиона, - в кабинет ко мне постучали. Вошел старший лейтенант, довольно молодой, подтянутый и молодцеватый. Четко доложил приятным звонким голосом:
– Товарищ капитан третьего ранга! Старший лейтенант Левушкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенном вам дивизионе.
Потом предъявил предписание, в котором говорилось, что назначается он на должность помощника командира корабля.
Очень знакомым показалось мне лицо Левушкина, и я силился припомнить, где его видел. Но так и не мог. Пришлое спросить:
– Где мы с вами встречались?
Старший лейтенант пожал плечами, чувствуя неловкость. Ответил не совсем уверенно:
– Кажется, впервые… товарищ капитан третьего ранга.
– Вы где служили?
– спросил я.
– Сейчас на Балтике, а до этого здесь, в Завирухе… Но мы с вами разминулись…
"Разминулись"… Тут только я вспомнил: да ведь это его фотокарточка лежала в ящике стола Марины. Вон оно что.
В тот же вечер я решил повидаться с Мариной. Но как это сделать? Я пошел было в клуб, потолкался там с четверть часа, рассчитывая случайно встретить ее. А потом подумал: не пойти ли мне прямо домой к ней? Не так просто было принять такое решение: ведь я был-то у нее дома всего лишь два раза да и с мамашей ее Ниной Савельевной был не так уж знаком. Я шел по направлению к Марининому дому, предпочитая лучше встретить ее где-нибудь у дома, чем заходить к ним. Начнутся ненужные расспросы, особенно Нины Савельевны, где вы пропадаете, да почему не заходите, да что с вами?..
Вот и домишко их, деревянный и невзрачный. В окне яркий свет. А на занавеске вижу силуэты людей. "Может быть, гости у них?" Догадка эта остановила меня. Я подошел ближе к окну и невольно прислушался. Как будто голос Марины и еще другой, определенно мужской. Что-то нехорошее зашевелилось во мне, и вместе с ним любопытство, что ли, родилось: я стал присматриваться. И вдруг ясно вижу сквозь неплотно задернутую занавеску офицера-моряка. Сначала погон увидел. Потом человек повернулся, и вот лицо его. Левушкин… Да, это был он, старший лейтенант Левушкин.
Я отшатнулся, точно боясь, что меня могут увидеть, и быстро пошел прочь.
Ревности не было - меня это и удивляло и радовало. Не было, значит, и любви. Не было и не надо. В кино я не пошел в тот вечер: решил, что лучше почитать книгу, которую подарил мне Дмитрий Федорович Пряхин, покидая Завируху. Это был томик избранных произведений Сергеева-Ценского, писателя, известного мне по грандиозной эпопее "Севастопольская страда". Ценский, Новиков-Прибой и Станюкович были моими любимыми
– Ты прочти его всего, внимательно прочти. Это, братец, гениальный художник. Только он еще не открыт массами читателей. Его время придет. Откроют, поймут и удивятся - до чего ж он глубок и огромен. Как океан.
Я тогда же прочитал роман "Утренний взрыв". Мне он очень понравился. Но, читая, я все время чувствовал, что это продолжение каких-то других книг, с которыми я, к стыду своему и сожалению, не был знаком. В предисловии говорилось что "Утренний взрыв" входит в эпопею "Преображение России". Я не читал других романов этой эпопеи.
Теперь я открыл страницу, на которой было написано: "Печаль полей. Поэма". Первые строки о русском богатыре Никите Дехтянском увлекли меня, захватили, и я уже не мог оторваться. Поражал, удивлял и восхищал язык писателя: звучный, как музыка, яркий и красочный, как картины Репина, ароматный, как весенний луч.
Читая, я забыл обо всем на свете: и о Марине, и о старшем лейтенанте Левушкине. Лишь где-то рядом с картинами, изображенными писателем, в сознании моем вспыхивали, гасли и снова вспыхивали картины моего собственного детства.
И вдруг в эту музыку души ворвался с шумом и грохотом тревожный звонок телефона. Я взглянул по привычке на часы: было далеко за полночь.
Через десять минут я был уже на причале у кораблей. Весь дивизион подняли по тревоге. В районе Оленцов противолодочной обороной обнаружена неизвестная подводная лодка Наших лодок там не было, значит, это чужая, иностранная лодка проникла в советские воды.
Ночь была темная. Прожекторы острыми стальными клинками вонзались в ее мякоть, кололи и резали ее. А она, эта полярная студеная ночь, только глухо стонала разрывами глубинных бомб.
К нашему приходу все, в сущности, было уже завершено: бомбы заставили лодку всплыть. Освещенная с трех точек прожекторами, она теперь беспомощно раскачивалась под наведенными на нее орудиями.
Дунев, к которому был назначен помощником старший лейтенант Левушкин, говорил мне между прочим:
– А мой помощник как будто ничего парень. В первом походе показал себя расторопным и знающим дело.
– Не спешите выдавать авансы, - перебил я командира корабля.
– Человека сразу не узнаешь.
Несмотря на бессонную тревожную ночь, настроение у всех было приподнятое, бодрое: всех радовало то, что врагу не удалось ускользнуть. В кубриках матросы между собой говорили, что в мирное время государственная граница - это тот же фронт. А флот наш стоит на границе. Люди как-то подтянулись, даже те, кто склонен был к беспечности.
Но к вечеру хорошее настроение у нас было неожиданно испорчено. Получили свежие газеты. В "Советском флоте" прочитали краткий некролог о кончине контр-адмирала Пряхина. Северному флоту он отдал немало лет своей жизни: служил здесь и во время войны и после. Поселковый Совет по предложению командования базой решил назвать одну из улиц Завирухи Пряхинской