Семья и школа
Шрифт:
Но, к сожалению, ничего уголовного не было в их поступках. По крайней мере, ничего нельзя было доказать. Они били несчастного ребёнка, но это не было ещё „истязанием“, которое требуется по закону. Они только на каждом шагу мучили, оскорбляли несчастного ребёнка, лишали его всех радостей жизни и говорили:
— Чтоб ты поскорее сдох, проклятая гадина!
Они морили его голодом, давали какие-то кости, его однажды высекли за то, что он украл молоко у котят. Он валялся где-то в тёмном чулане. Из-за отрепьев,
Но ведь это всё ещё не уголовщина. Я звал его к себе играть и получал истинное удовольствие, кормя его вкусными вещами. Мне всё нравилось в нём: улыбка, голос, взгляд. Каждое слово, сказанное им, казалось мне необычайным. Каждое его желание — милым.
И когда я через два месяца этих наших тайных свиданий, — тайных потому, что родителей „оскорбляли“ заботы посторонних об их сыне, когда я спросил себя:
— Что мне этот мальчик?
Я должен был ответить себе, что я люблю его без ума. Так, вероятно, любят только своих детей.
Взять?.. Но ведь он „законный“ ребёнок, Его нельзя узаконить без желания родителей. Нет такого акта, с помощью которого кончалась бы их власть над этим человеком.
Воспитывать при себе, полюбить, как родного сына и каждую минуту ждать, что вот-вот придут люди и отнимут вашего ребёнка.
Нет, это слишком страшно.
Вспомните эти сотни процессов между обзаконенными самками, случайно родившими, и истинными матерями, отдавшими ребёнку всю свою жизнь.
Вдруг они предъявляют иск об истребовании ребёнка.
— Но я ему дала то-то и то-то! — говорит мать.
— Что ж, и я ему дам воспитание, соответствующее моим средствам, — отвечает самка.
Они так поступают из шантажа, просто из злости.
И закон на их стороне. И судьи, скрепя сердце, присуждают ребёнка отвратительному существу, когда-то отказавшемуся от своего ребёнка.
Закон охраняет их, этих тварей, которые осквернили Церковь и благословенье Бога, которые ходили вокруг аналоя, чтобы на законном основании предаваться любострастью или жить на содержании у мужа.
Вы должны извинить меня, если я говорю с такой горячностью о дурных матерях. Жизнь сделала это. И когда я думаю о дурных матерях, мне кажется, что я мог бы быть и палачом.
Тысячи процессов кончаются в пользу этих тварей и всегда во вред детей. Несчастных, несчастных детей.
Бедный ребёнок, о котором я говорю, был судьбою избавлен от дальнейших мучений и сквозь туманную даль глядевшей на него печальной жизни.
Он умер. За ним не смотрели, он схватил воспаление лёгких и скончался.
Он умер, но остались тысячи и тысячи законных детей, нелюбимых, пасынков, падчериц, которые слышат, как слышал он ежеминутно:
— Хоть бы ты околел!
И которых нельзя взять, которых никто не возьмёт, потому что вечно будет стоять вопрос:
— А придут и
Потому что законных детей брать за своих и узаконить без согласия родителей нельзя.
— Узаконение посторонними законных детей, — но это нарушает все юридические нормы и формы! — скажут гг. юристы.
Я думаю, что не жизнь должна идти за юриспруденцией, а юриспруденция идти за жизнью, как наёмница за своей госпожой.
Пусть отыскивают новые нормы и новые формы гг. юристы, которых мы держим для нашего блага, для наших удобств.
Ребёнок — вот первое лицо в обществе. И пусть не будет он в полной кабале у дурных родителей, кто бы ни были эти родители: незаконные или законные, но гнусные.
Это великое дело — дать ребёнку право отыскивать своих родителей.
Но дайте ему, дайте другим, любящим его, за него отыскивать это право: избавиться от гнусных родителей.
Пусть ребёнок не будет собственностью низкой твари, — обзаконила или не обзаконила эта тварь своё „сожительство“.»
Таково полученное мною письмо.
Компетентное мнение
Я получил следующее письмо:
Милостивый государь!
С большим интересом, удовольствием и смехом я читаю жалостные статьи:
— Ах, бедные незаконнорождённые!
Вот уже 36 лет 10 месяцев и 19 дней, как я состою обладателем документа:
— Из московской духовной консистории выдано сие в том, что в метрической книге московской Николаевской, что на Пупышах, церкви, 1865 года, в статье о родившихся № 7 писано: генваря пятого дня у г-жи такой-то незаконно родился сын имярек…
Вот он лежит передо мной, этот документ, пожелтевший, истрёпанный.
Словно стёршиеся кандалы каторжника, словно старая, проклятая тачка приговорённого к прикованию тачечника.
Ну, старый приятель, поговорим!
Ну, мой «позорный столб», у которого я простоял 36 лет 10 месяцев и 19 дней, — вспомним!
Действительно ли ты заставил меня столько страдать?
Клянусь, что на тебя лично мне жаловаться не за что.
В один прекрасный день меня пригласили в полицию.
Господин участковый пристав, полный и важный, сказал мне строго и величественно:
— По метрическому свидетельству жить нельзя. Вы должны приписаться.
Я пошёл в мещанское общество. И провёл вечер не без удовольствия.
Сначала шли дела общественные.
Гг. мещане упрекали друг друга в краже общественных денег.
Потом пошли дела арестантские:
— Принимать или нет обратно в общество того или другого, опороченного по суду?
Одних мещане решали:
— Шут с ними. Принимаем!
Других:
— Пусть идёт на поселение!
Когда «арестантские» дела кончились, началась приёмка лиц, желающих вступить в общество.