Семья и школа
Шрифт:
Одно знание, чистое знание, любовь к знанию, уменье добиваться знания пусть даёт школа. Всё остальное — дело семьи. Дело моё. Дайте мне самому заботиться о своей душе. Если я ребёнку не передам самого заветного, что есть в моей душе, — зачем я жил? Зачем он у меня родился?
Что такое ребёнок? Очень просто ответить.
Ребёнок, это — несчастье, которое надо как-нибудь поправить.
Я жил и знаю, что такое жизнь. Я знаю, что на минуту радости здесь
«Позитивно только страдание. Счастье, это — отсутствие страдания!»
Почему я не ухожу отсюда? Я попал в скверное место и продолжаю в нём оставаться! Казалось бы, странно?
Почему обитатель ночлежного дома никак не может уйти из него?
Дайте ему денег, — он пропьёт и вернётся в «ночлежку».
Иначе сделает! Вымоется, «справит» себе приличное платье, на остатки угостит приятелей, с которыми прощается. Напьётся, за бесценок продаст платье, пропьёт и пойдёт чистый спать на грязные нары. Желание было страшное уйти, а в конце концов всё-таки останется.
Почему?
Ведь от грязи и мерзости его также тошнит. Он также слышит, что в кабаке и ночлежке мерзко воняет.
У него искреннее желание уйти.
Почему же он не может уйти из скверного места, в которое попал, не может даже тогда, когда к этому есть возможность?
Причина простая.
Слабость воли. Вот и всё.
Привычка жить, желание жить — слабость воли. И только.
Я знаю, что здесь мерзко, и дальше будет также мерзко. И не могу «уйти» из жизни. Слабость воли. Только и всего.
И я презираю себя за это бессмысленное, поистине какое-то запойное желание жить.
Презираю, как алкоголик презирает свой запой.
И вот я, знающий, что такое жизнь, сам сидящий в этой мерзости, нечаянно посадил сюда и другого. У меня ребёнок.
Неосторожно я причинил ему жизнь.
Беда, которую надо как-нибудь поправить.
Вооружить его хоть чем-нибудь на жизнь.
Чем? Знанием. Я отдаю его в школу.
— Вооружайся!
Я прошу школу:
— Вооружите его!
Вооружите, чтоб он мог других есть, а не другие его ели.
Знание, это — средство сесть кому-нибудь на спину.
Иван Иванович знает, в котором году родился Кир, в котором умер Камбиз, и с какого по какой год длилась война Белой и Алой розы, и передаёт эти знания другим.
А потому кухарка Акулина, которая не знает даже, в каком году она сама родилась, жарится у плиты, варит ему щи и бегает по дождю в лавочку за папиросами.
А если бы Иван Иванович не знал, в каком году родился Кир и когда умер Камбиз, он сам бы чистил сапоги Василию Петровичу, который знает, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и может преподать
Зато и Акулина, знай она про Камбиза или гипотенузу, была бы не кухаркой, а учительницей и, придя домой, орала бы на Матрёну:
— Ты что ж это, дрянь этакая, по любовникам шатаешься? Опять щи не готовы?!
Точь-в-точь так, как теперь Иван Иванович орёт на неё, Акулину.
Я еду на извозчике потому, что знаю побольше его. А если бы было наоборот, — кто из нас сидел бы на козлах?
А потому, мой друг, вопрос о школе, — вопрос самый простой.
Как можно больше знаний, которые могут пригодиться.
Самая простая формула:
— Учите только тому, что можно съесть.
Только тому, на что можно пообедать, на что можно купить папирос.
Никаких этих знаний, возвышающих душу, расширяющих кругозор.
Ведь чем возвышеннее душа и шире кругозор, тем больше неприятностей и огорчения в жизни чувствуешь, и тем сильнее их чувствуешь.
Зачем же я буду делать всё это ребёнку?
Посадил человека в клоповник, да ещё буду заботиться:
— Чтоб кожа у него была тонкая!
Зачем это?
Чтоб боль он сильнее чувствовал? К чему такое свинство над ребёнком делать, как кругозор ему расширять и дух возвышать?
Сделал неосторожность, — хоть не увеличивай!
Дети, это — налог на страсть в пользу государства. Это — пошлина за поцелуи.
Я поставщик сырого материала.
Я поставляю на государство детей. А оно уж делает из них различные поделки. То, что ему нужно: чиновников, офицеров, инспекторов, учителей и т. д., и т. д., и т. д.
Для этого у него есть школа.
Как поставщик сырья, я себе в стороне.
Сдал к известному сроку то, что нужно, — и кончено.
С девяти до половины третьего дня материал в работе. Его обтачивают, шлифуют.
А затем присылают ко мне на сохранение.
Я его и храню у себя до утра.
Конечно, я должен заботиться, чтобы «штука в работе», пока у меня на дому лежит, как-нибудь не попортилась.
Вот, по-моему, чем должны регулироваться отношения между семьёй и школой.
Не школа должна прислушиваться:
— Чего семья требует.
А семья должна глядеть:
— Чего школа желает?
То и делать.
Были древние языки, — я говорил своему:
— Учи, мерзавец, Кюнера! Учи, мерзавец, Кюнера!
Теперь греческий, говорят, совсем по боку.
Да если я увижу, что мой сын читает потихоньку Гомера на греческом языке, — да я запорю негодяя:
— Не смей недозволенных книг читать!
Вот что такое ребёнок, — и какие должны быть к нему истинные отношения у истинного отца.