Семья Корлеоне

Пьюзо Марио

Остальные сидящие за столом закивали и одобрительно забормотали. Казалось, Филипп Татталья собирается встать и заявить о своей верности, но Вито опередил его, заговорив первым.

— И теперь давайте также дадим клятву, — сказал он, пристально глядя на Эмилио Барзини, — что если когда-либо кто-то из нас окажется причастен к такому infamitа, как побоище во время марша, преступлению, во время которого были убиты невинные, и в том числе ребенок, — если когда-либо кто-то из нас будет угрожать подобными зверствами невинным людям и членам семей, ему не будет ни пощады, ни прощения.

Голос Вито наполнился страстным

чувством, чего не было в течение всего долгого совещания. Все дружно зааплодировали ему, в том числе и Барзини, промедливший мгновение. После того как рукоплескания смолкли и все высказались, поклявшись свято чтить решения, принятые на этой встрече, Вито продолжал. Он молитвенно сложил руки и сплел пальцы.

— Моя заветная мечта — быть чем-то вроде крестного отца, человеком, чей долг заключается в том, чтобы оказывать своим друзьям любую помощь, вызволять их из беды — советом, деньгами, силой своих людей и своего влияния. Всем сидящим за этим столом я заявляю: ваши враги отныне мои враги, а ваши друзья — мои друзья. И пусть эта встреча обеспечит мир между всеми нами.

Не успел Вито закончить, как все поднялись со своих мест и разразились громкими рукоплесканиями. Вито поднял руку, призывая к тишине.

— Давайте же сдержим свое слово, — произнес он, и по его тону стало понятно, что он хочет сказать еще что-то важное. — Давайте же зарабатывать свой хлеб, не проливая кровь друг друга. Все мы видим, что окружающий мир идет к войне, но пусть наш маленький мир движется к миру. — Приветственно подняв стакан воды, Вито отпил большой глоток под шумные аплодисменты собравшихся. Все устремились к нему, чтобы пожать руку и сказать ему несколько слов.

Сонни на своем посту у стены наблюдал за тем, как его отец пожимает руки и обнимается по очереди с каждым доном. Когда настал черед Эмилио Барзини, Вито обнял его, как родного брата, с которым давно не виделся, и когда он выпустил его из своих объятий, Барзини поцеловал его в щеку.

— Можно подумать, что они лучшие друзья, — заметил Сонни, обращаясь к Томазино, который подошел к нему и также смотрел на Вито и Эмилио.

— Так оно и есть, — подтвердил Томазино, похлопав Сонни по спине. — Все осталось позади. Теперь мы будем играть по правилам. — Он подмигнул Сонни. — А теперь я пойду выпью со своим новым приятелем Лукой, — добавил он.

Томазино потер шрам под глазом и рассмеялся, после чего направился к двери, за которой был накрыт праздничный стол.

Еще раз оглянувшись на Барзини и Татталью, беседующих с его отцом, Сонни последовал за Томазино.

К тому времени как последние гости покинули церковь Святого Франциска, солнце уже склонилось к самым крышам домов. Прямые лучи света проникали в окна, озаряя тарелки с закусками и подносы с мясными блюдами и макаронами. Остались только члены семьи Корлеоне, но и они уже собирались расходиться. Вито пододвинул стул к столу, Дженко и Тессио сидели слева от него, а Сонни и Клеменца заняли места справа. Джимми Манчини, Эл Хэтс и остальные уже были на улице, направлялись к машинам, — и на минуту в зале воцарилась тишина. Казалось, даже шум машин затих.

— Взгляните вот на это, — сказал Клеменца, нарушая тишину. Он достал из ящика под столом закупоренную бутылку шампанского. — Одна уцелела, — сказал он и,

обмотав пробку салфеткой, принялся вытаскивать ее под взглядами остальных.

Когда пробка с хлопком вылетела из горлышка, Тессио расставил на подносе пять бокалов, взял один сам, а остальные поставил перед Вито.

— Это был славный день. — Взяв бокал, Вито подождал, пока Клеменца наполнит его пенистым напитком. — Теперь мы — самая сильная семья в Нью-Йорке, — продолжал он, а Клеменца тем временем разлил шампанское остальным. — Через десять лет мы станем самой сильной семьей во всей Америке.

При этих словах Тессио воскликнул:

— Слава, слава!

Все подняли бокалы и выпили.

Когда в зале снова наступила тишина, Клеменца встал и посмотрел на Вито. Поколебавшись, он сказал:

— Вито… — и его голос прозвучал серьезно, отчего все широко раскрыли глаза, поскольку для Клеменцы подобный тон был необычным. — Вито, — повторил он, — всем нам известно, что ты хотел для Сонни другого. У тебя были другие мечты, — Клеменца кивнул, соглашаясь со своим доном. — Но теперь, когда все получилось так, как получилось, полагаю, все мы можем гордиться нашим Сантино, который недавно открыл свой счет, доказал свою любовь к отцу и теперь присоединяется к нам в нашем мире, в нашем ремесле. Теперь ты один из нас, Сонни, — закончил Клеменца, обращаясь к нему. Подняв бокал, он провозгласил традиционный тост: — Cent’anni!

И все остальные, включая Вито, повторили следом за ним: «Cent’anni!», осушая свои бокалы.

Сонни, не зная, что ответить, смущенно пробормотал:

— Спасибо…

Это вызвало громкий смех всех присутствующих, за исключением Вито. Сонни покраснел. Уставившись в свой бокал с шампанским, он осушил его до дна. Вито, увидев смущение сына, бесцеремонно схватил его лицо руками и поцеловал в лоб, что вызвало всеобщие рукоплескания, за чем последовали объятия и похлопывания по спине, на которые Сонни с признательностью отвечал.

Лето 1935 года

Глава 30

Оттирая на кухне почерневшее дно сковородки, закопченной вчера вечером, Эйлин размышляла, что раздражает ее больше всего: плохая вентиляция, из-за которой квартира превращалась в баню, как только температура поднималась до девяноста градусов по Фаренгейту, как в этот солнечный июньский день, надоедливый грохот дешевого вентилятора «Вестингхаус» на столе за спиной, который лишь привносил легкое волнение в озеро горячего душного воздуха, заполнившего кухню, или же нытье Кейтлин, которое продолжалось весь день, сначала из-за одного, затем из-за другого, потом из-за третьего. Сейчас поводом для нытья было то, что наклейки в книжке не клеились из-за жары.

— Кейтлин, — сказала Эйлин, не отрываясь от работы, — если ты сейчас же не прекратишь ныть, ты на волоске от хорошего шлепка по попке.

Она собиралась приправить свое предостережение ноткой любви, однако у нее ничего не получилось. Угроза прозвучала жестокой и отвратительной.

— Вовсе я не ною! — захныкала Кейтлин. — Мои наклейки никак не клеятся, и так играть я не могу!

Налив в сковородку горячей мыльной воды, Эйлин оставила ее отмокать. Помедлив мгновение, она укротила захлестнувший ее гнев, после чего обернулась к дочери.