Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Чарская Лидия Алексеевна

— Ну, не говорила я! Ну, не говорила! Точно на вас все это по заказу сделала, красавица вы моя писаная! — юлила вокруг нее Марфенька. — Неужто ж откажетесь от роскоши такой!?

Валентина еще раз оглядела себя в зеркале и решила тут же: отказаться она не в силах.

Уж очень привыкла она производить впечатление своими нарядами за последнее время! О потрепанном старом казенном костюме ей не хотелось и думать, — а Марфенька подождет, — решила она и тут же подписала счет, поданный ей Марфенькой, по которому она должна была уплатить крупную сумму поставщице…

За пять минут до начала Валентина

была готова. В белой коротенькой юбочке Феи Зимы, в красивой серебристой рубашке, в лебяжьей шапочке, она казалась девочкой, прелестной грациозной девочкой, почти ребенком, так, по крайней мере, сказали ей одевавшая ее Лелечка и пришедшие взглянуть на нее братья и Кодынцев, перед самым выходом на сцену.

Когда Валентина выпорхнула на подмостки, прелестная, как бабочка, ее сначала не узнали в зале, но, лишь только она заговорила, театр дрогнул от рукоплесканий и покрыл ее слова восторженным гулом и криками.

Валентина торжествовала: вся эта разношерстная, уже знакомая и милая ее душе толпа встретила ее, как любимицу.

Первую сцену она провела с неподражаемой детской грацией ребенка-Снегурочки, упрашивающей дедушку Мороза и мать Весну-Красавицу, отпустить ее на волю, из дремучего леса, погостить у людей.

Ее детский монолог прозвучал с таким подъемом, с таким восторгом, смешанным с уверенностью, что она найдет там счастье, во что бы то ни стало, что весь театр откликнулся гулом аплодисментов на этот молодой вызов судьбе.

И вдруг невидимая из оркестра рука подала ей тяжелую корзину, наполненную белыми, как снег лилиями.

Радостная, трепещущая Валентина низко поклонилась публике.

Выражение восторга осветило все ее красивое лицо. Между публикой и прелестной девочкой-Снегурочкой словно протянулись какие-то невидимые провода, соединившие их друг с другом в одно гармоническое целое.

Второй акт, где преобразившаяся из девочки-Снегурочки в простую крестьяночку Валентина попадает в царство царя Берендея и встречает там пастушка Леля, удался еще лучше молодой артистке.

Валентина была, как в дурмане, передавая со сцены трогательную историю Снегурочки.

Роль удалась ей, помимо ожидания, и удалась блестяще. Прелестная классическая сказка Островского захватила девушку. Роль Снегурочки чрезвычайно подходила к ней. Холодная маленькая Снегурочка уходит к людям из своего лесного царства, чтобы радоваться, веселиться и печалиться с ними вместе. Но у нее сердечко из льда, она любить не умеет. А в царстве Берендеев назначено общее благословение царем на брак девушек и юношей. Снегурочка видит счастье других, и ей хочется полюбить тоже. Она бежит обратно в лес, вызывает свою мать Весну-Красавицу из лесной чащи и умоляет ее дать ей немного сердечного тепла, любви, той любви, которую переживают люди. И Весна исполняет желание дочери, дает ей просимое, предостерегая ее от солнца, которое может погубить ее, расплавить, уничтожить своими лучами.

Снегурочка возвращается в деревню, счастливая, радостная. Она любит пастушка Леля и отдает ему свое сердце.

Но когда царь Берендей благословляет брачущиеся пары девушек и юношей — внезапно появляется солнце, и под его нестерпимыми лучами тает и исчезает на глазах толпы девочка-Снегурочка, умирая, все же счастливой тем,

что узнала человеческое теплое, светлое чувство любви.

— Вы очень мило играете, — встретил ее похвалой за кулисами режиссер по окончании спектакля.

— Прекрасно, что и говорить! — подхватил Сергеев.

А в уборной ее уже ждали «свои», на этот раз с Марьей Дмитриевной во главе, решившейся по настоянию младших членов семьи прийти посмотреть дочурку.

— Валечка, умница ты моя! — прошептала старушка и вдруг тихо заплакала, прижимая голову дочери к груди.

— Мамочка! а костюм-то каков на нашей Валентине! Вот что значит знаменитость, какой наряд-то ей соорудили, не поскупилась театральная дирекция, — вскричал Павлук.

Хорошо, что Марья Дмитриевна не смотрела в эту минуту в лицо дочери, а то бы от нее не ускользнул смущенный и растерянный вид девушки. Всем своим Валентина сказала, что наряд Снегурочки у нее «казенный», сделанный театральной администрацией, и теперь она вспыхнула до корней волос за эту ложь.

— А тебе Вакулин цветы прислал! Его самого в театре не было. Зато корзина!.. — тараторил Граня, — это за твое участие в продаже в киоске, а в следующий раз сам приедет и товарищей своих привезет, он говорил мне сегодня, я у него был с визитом. Весь первый ряд займут и хлопать будут. Ах, какой он любезный, завтраком меня угощал! — хвастал Граня.

— А ты бы лучше уроки учил, чем визиты делал! — буркнул на него Павлук.

— Ну, на тебя не угодишь, — обиженно надул губы Граня. — Я и то с Берлингом и графом разошелся и не дружу с ними. А ты все ворчишь.

Граня говорил неправду. Он по прежнему дружил и с Берлингом, и с Завьяловым, и с Стоютиным, но боясь новой вспышки Павлука и исполнения угрозы последнего, не решался сознаться в этом.

XVII

В последнее время Граня ходил мрачный, нахмуренный и сердитый. У Грани не было денег. За это время юноша так привык ощущать в кармане приятное позвякивание монет и шелест ассигнаций, как и привык проводить вечера в веселом обществе богатых друзей где-нибудь или в ложе театра, или в цирке, куда не проникал глаз бдительного гимназического начальства; привык одеваться франтиком, душиться дорогими духами, носить дорогую обувь… Он «тянулся» за богатыми товарищами и подражал их образу жизни и привычкам. Его «часть» растаяла очень скоро таким образом, благодаря подобным требованиям и вкусам; новых ресурсов неоткуда было ожидать, а требования увеличивались с каждым днем, так как привычка бросать деньги на всевозможные удовольствия глубоко пустила свой вредный корень в недра души Грани.

И Граня страдал искренне, упорно…

Приобретение денег являлось теперь ему чем-то вроде мании. Он думал о них, бредил ими. Правда, оставалась еще нетронутая материнская часть (Лелечкины деньги были уже дружно разделены и не менее дружно растрачены им и Валентиной, благо она сама предложила их), но Граня не решился бы ни за что беспокоить мать с подобной просьбой.

А его друзья, Берлинг, Завьялов, Стоютин, невольно усиливали мучения Грани.

— Лоранский! — едем прокатиться сегодня! — говорили то тот, то другой из них. — Жорж тройку нанял! Прелесть, что за лошадки!