Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)
Шрифт:
— Но… — замялся тот, — моя миссия, кажется, окончена, и…
— Ну так что же? Недоразумение, вышедшее с отцом, не должно распространяться на сына, — произнесла Валентина, улыбаясь.
— Прошу пожалуйста! — еще раз радушно пригласила она Вакулина и других и повела их в столовую.
Здесь на чайном столе, на простых фаянсовых тарелках, лежали нарезанная тоненькими ломтиками чайная колбаса, холодная корюшка и стояла сухарница, наполненная доверху теми ванильными сухариками, за которыми успела уже слетать Феклуша в немецкую булочную на «уголок».
Молодежь вначале
— Ну, что ты вздор мелешь! — громко произнес голос Навадзе с сильным восточным акцентом, очевидно, продолжавшего начатую под сурдинку беседу. — Больно ты нужен в твоем «Куринкове»!
— Не скажи… — протестовал Павел Лоранский, — не скажи, брат, там, во всяком случае нужнее, чем в другом месте. В деревне докторов нет. Каждому рады будут. Дайте мне кончить только, дайте крыльям отрасти — махну я в самые дебри, и ни тиф, ни холера, ничто такое повальное у меня в округе не прогостит долго. Ручаюсь!
— Что это ваш брат в провинцию собирается? — спросил Вакулин Валентину.
— Не говорите, батюшка, — вмешалась Мария Дмитриевна, услышав вопрос гостя, — не говорите, спит и бредит захолустьями разными. В самую-то глушь его тянет!
— По призванию? — сощурился гость в сторону Лоранского.
— По призванию, потому что выгоды тут ожидать не приходится, — спокойно ответил Павел. — А вас это удивляет?
— Признаюсь, да! — отвечал Вакулин. — Вы еще так молоды, юны!
— Павлук наш — урод нравственный, — неожиданно поднял голос шестнадцатилетний Граня, — он с десятилетнего возраста бескорыстно хромоногих кошек лечил, которых, по-моему, топить следует…
— Молчи ты, мелюзга! — презрительно-ласково осадил его старший брат, — молчи о том, чего не разумеешь… Нет, знаете, — обернулся он снова в сторону Вакулина, — я, действительно, урод, должно быть. Тянет вот меня туда, в глушь, к серым людям, лечить их немощи… Тянет, да и все тут. И не по доброте, заметьте. Доброта у меня еще вилами по воде писана — я нищему никогда не подам, потому что знаю, от моего гроша сыт он не будет, а просто потребность… Вот, как у Лельки потребность всех корюшкой кормить и пуговицы пришивать, — лукаво подмигнул он на младшую сестру, вспыхнувшую, как зарево, — так вот и у меня тяготение к серому рваному люду, находящемуся на самой низкой степени общественного развития. Хочется мне к этим детям природы махнуть… да и помочь их телесному и нравственному запустению.
— И это вас удовлетворит?
— Что, то есть? Принесение пользы рваным сермягам, полудикарям захолустья? Да, это за цель своего существования, за прямое свое назначение считаю! Ведь сколько пользы-то принести можно! Ведь, молод я, молод, поймите! Все еще впереди меня… Правда, Володька? — неожиданно прервал себя Павлук, встречаясь глазами с ласково сиявшим ему взглядом Кодынцева.
— Верно, Паша! Верно, голубчик. Давай твою лапу скорее!
— Обе, — протягивая к будущему шурину свои загрубелые сильные руки, — произнес со смехом Лоранский.
— А вы… не разделяете его мнения? —
— Не совсем, — ответил армянин своим гортанным голосом, — я сам жажду приносить пользу. Для того и приехал сюда с моей родины, из моей маленькой Армении. Приехал оттуда, чтобы вернуться туда снова с большим запасом знания. Но не вижу надобности залезать в недра самые отдаленные, когда кругом тебя есть тысячи нуждающихся в твоей помощи.
— А я понимаю Павла! — произнес Кодынцев. — Он знает, что и вы, Навадзе, и вы, Декунин, — кивнул он другому студенту, не принимавшему участие в разговоре, — и Граня — все вы изберете ближайшие по возможности пункты и никого из вас не потянет «по собственному влечению в недра», как выразился Навадзе. А по указанию свыше туда ехать — уж это выходит особая статья. Стало быть, надо ехать Павлуку и десятку других, ему подобных…
— Спасибо, Володя! Спасибо, братец, поддержал, — обрадовался такому заключению Павлук.
— Вы учились декламации? — спросил, переменив тему разговора, Вакулин, обращаясь к Валентине.
— Нет… А что?
— Вы читаете бесподобно, как актриса.
— Да она и есть актриса, — неожиданно вмешался Павел Лоранский, — до сих пор — любительница, в пользу студентов и курсисток не раз выступала. А в будущее воскресенье дебютирует в качестве профессиональной актрисы в Василеостровском театре.
— В самом деле? — произнес Вакулин. — Это интересно!
Что-то недоверчиво послышалось в возгласе Вакулина, что задело за живое всех сидящих за столом. Сама Валентина вспыхнула до корней волос.
— Что вас так удивляет? Что в нашем медвежьем углу есть доморощенные таланты? — спросил Павел, с чуть заметной иронией.
— О, помилуйте! В таланте Валентины Денисовны я не сомневаюсь! — заторопился Вакулин. — По крайней мере, судя по тому, что я слышал час тому назад…
— Ну, по тому, что слышали, еще судить нельзя: декламация — одно, сцена — другое! — вмешался Кодынцев.
— Валентина талантлива! — произнес безапелляционно Граня. — Хотите убедиться, я вам билет пришлю на ее дебют. Пьеса хорошая! Прекрасная пьеса.
— Очень обяжете! — поклонился Вакулин и тотчас же добавил с любезной улыбкой в сторону Валентины: — Не сомневаюсь, что вы украсите спектакль своим участием.
Гость посидел еще минуты две, потом извинился и стал прощаться.
В дверях он задержался немного и, обращаясь к Валентине, сказал:
— А может быть, вы измените ваше решение по поводу отца… Может быть, осчастливите старика своим возвращением к старому занятию, Валентина Денисовна?
— Я никогда не возвращаюсь назад! — произнесла она отчетливо и, кивнув головой гостю, вернулась к молодежи.
Вакулин отвесил почтительный поклон и вышел.
— Уф! — вырвалось облегчающим вздохом из груди Павлука, — наконец-то! А манишка-то, манишка! Видали? А ногти какие? Вот делать-то кому нечего, должно быть!
— Э, Бог с ним, давайте плясать лучше. Лелька! Марш за рояль! — скомандовал Граня. И молодежь с шумом повскакала со своих мест и закружилась по маленькой гостиной.