Семья Марковиц
Шрифт:
— Я тоскую по Венису [36] , — говорит он ей.
— Вот же он — Венис, — она ему.
Он складывает руки рупором, шепчет ей на ухо:
— По гондолам и всякому такому.
Она, не выпуская стакана:
— А, вот вы о чем.
На другом конце зала Альма здоровается с сестрой.
— Привет, — говорит она, — как ты?
Лиз стоит — руки по швам, — разглядывает собравшихся.
— Все хорошо, — говорит она. — А чем ты сейчас занимаешься?
36
Венис (Venice) — так по-английски звучит Венеция.
— Устными историями женщин
— Господи, — говорит Лиз. — Трудоемкое, надо думать, дело…
— И не говори, — прерывает ее Альма, — но оно того стоит. Масса интересного материала, — она бегло улыбается Лизиному жениху и уходит — подальше от ледяного взгляда его черных глаз.
По стенам теснятся рисунки в нарочито состаренных деревянных рамочках.
— Рисование у нее на высоте, — делится своими соображениями с Альмой какой-то продавец.
Альма кивает, но проработанность деталей раздражает ее. Линии кажутся неестественно увеличенными, все равно как прожилки листа под микроскопом. Каждая игла на Лизином еже важна равн о , каждому волоску на шкурке мыши уделено равное внимание. Лиз смотрит на натуру по-ястребиному, думает Альма, что бы ей смотреть на нее по-человечески. Отыскивать значимые детали — вот чем должн о руководствоваться, смотреть избирательно — вот какой метод применять. Продвигаясь к открытой двери — дохнуть свежим воздухом, она застревает перед бронзовой статуэткой индейской девы Сакаджавеи [37] . Суровая дева, глаза с прищуром, стоит на фоне разбушевавшейся стихии. Такая сильная. Такая неукротимая. Ее волосы взметает ветер. Ее ребенок — камнем — лежит у сердца. На ее губах печать.
37
Сакаджавея (1788–1812) — индианка из племени шошонов, жена траппера, проводник и переводчица экспедиции М. Льюиса и У. Кларка, помогла им установить дружественные отношения с шошонами. Стала символом женского достоинства и независимости. В нескольких городах США ей установлены памятники.
В гостиной, когда они возвращаются, страшная духота: уходя, они из соображений безопасности закрывают окна.
— Я заведу кондиционер, — объявляет Альма.
Рон оторопел.
— Не смеши меня! Альма, жара скоро спадет!
— Каждое лето та же история, — говорит она. — И спадет жара не скоро — Она включает автоответчик.
— Альма, это мама, — возвещает с пленки Нэн Ренквист. — Сообщений никаких, кроме одного — жду не дождусь тебя.
Рон корчит автоответчику рожу.
— Я не собираюсь заниматься кондиционером в твое отсутствие, — объявляет он.
— А тебя никто и не просит. — Альма слушает автоответчик, но два раза кто-то, ничего не говоря, вешает трубку. Внезапно прорывается голос.
— Говорит Роза Марковиц. Золотко, я очень плохо себя чувствую и хотела бы отменить нашу встречу в понедельник. Вчера умерла Симона…
— Вот черт, — Альма плюхается на ковер.
— Я всю ночь не спала, — продолжает Роза, — но со мной так часто бывает, только на этот раз мне снился страшный сон, а такого со мной почти никогда не бывает. Симона склонилась надо мной, а сама в этом жутком синем платье. Вечернем платье, она надевала его на ужины для граждан старшего возраста.
— Господи! — стонет Альма. — На прошлой неделе она была здоровехонька. Я пять недель кряду ее записывала! Что стряслось? — она выключает автоответчик.
— Погоди, я же слушаю, — Рон нажимает на кнопку.
И снова слышится голос:
— Я тогда еще сказала, что платье это она надела некстати: глупо наряжаться на такой ужин, к тому же оно совсем износилось. Выглядело оно, по правде говоря, жалко, к тому же это платье на выход, не на вечеринку с бинго [38] — там оно уж совсем некстати.
38
На таких вечеринках играют в бинго, игру типа лото, и подают скромное угощение.
— Выключишь ты наконец эту штуку? — Альма вылетает в другую комнату, Рон тем не менее от автоответчика не отходит.
— Так вот, она мне не отвечала. Стояла у моей кровати, точно привидение, до самого утра. И теперь мне ужасно плохо. Ей, знаете ли, снились такие сны, а теперь такие сны снятся мне. Она, бывало, все улыбалась, все больше и больше спала, перед тем, как умереть, ей снилось, что она встретила своего любимого, и он был точь-в-точь такой как прежде — во сне она увидела его на Марина-дель-Рей [39] , и он ей сказал «Je me souviens. Je me souviens, Simone. Je me souviens» [40] . Я спросила ее, кто это, кто помнит тебя? А она только улыбалась и улыбалась. «Один их них, — сказала она. — Не знаю, кто точно».
39
Марина дель Рей — прибрежная полоса к юго-востоку от Вениса с отелями, ресторанами, бухтой.
40
Я помню. Я помню, Симона. Я помню ( фр.).
Тут запись обрывается.
Когда Рон входит, Альма, свернувшись клубочком, лежит в постели.
— Они все перемрут прежде, чем я закончу, — говорит она. — И вообще, мне не справиться: они понятия не имеют, в чем моя цель. Знаешь, я говорила с Розиным врачом. Она принимает транквилизаторы. То и дело глотает что-то типа перкодана, потом мало что соображает. Так что половина времени уходит впустую. Ты же слышал, что она несла.
— Замечательно она говорила, — возражает Рон. — Меня она просто обворожила. Тебе следовало бы скопировать эту запись.
— Ты не понимаешь, — взвивается Альма, — по твоему, это смешно, тебе что, не ясно: все мои записи такие — вот чего ты не понимаешь. Часами, часами ерундовые воспоминания, чепуховые подробности.
— Альма, — он кладет руку ей на плечо, она стряхивает ее.
— Ты что, не понимаешь, — говорит она. — Они всё путают. Не отличают прошлого от настоящего. Зачастую они даже не сознают — спят они или бодрствуют. Ни фактов, ни дат из них клещами не вытянуть. Одна болтовня без склада и лада. Что у меня за перспектива? Что я смогу сделать с таким дерьмом?
— Успокойся, — говорит Рон. — Что ты расстраиваешься, не стоит оно того.
— Еще как стоит! И тебе не мешало бы хоть раз расстроиться не из-за каких то пустяков, а из-за чего-то посущественнее!
— Видишь ли, — Рон улыбается, — я ведь не религиозен, не то, что ты. Однако тебе придется работать с тем, что имеешь, вот в чем загвоздка. Я тебе помогу, но я же не Роберт Коулз [41] , много ли от меня проку?
Альма прыскает, поворачивается к нему.
41
Роберт Коулз (р. 1929) — американский психиатр, критик биограф, автор множества работ. В своей книге «Служба зовет», посвященной работе с волонтерами писал, что надо не навязывать опрашиваемому свою позицию, а дать человеку выговориться, потому что история каждого говорит сама за себя.