Семья Мускат
Шрифт:
Дрожки остановились. Абрам расплатился с кучером и направился к дому, где жила Гина. В воротах он вдруг замер, повернувшись к Саду Красинских. Ему почудилось, что издали до него доносятся раскатистые звуки шофара, старинного бараньего рога. «Близится день Искупления, — мрачно подумал Абрам. — Дрожат рыбы в воде. Приближается Судный день. И каким же будет конец всему? Какому наказанию подвергнусь я за то, что сделал в этом году? Господи, разве хоть один еврей мог повести себя так, как я?»
К нему подошел с протянутой рукой нищий в лохмотьях.
— У меня нет сдачи, — буркнул нищий.
— Оставь себе, — ответил Абрам и долго слушал, как нищий распинается, желая ему в новом году счастья и достатка — чтобы «и на бедных хватало».
В ворота он вошел с мокрыми от слез глазами. У подъезда он остановился. Да, он же собирался зайти к Гине, но теперь передумал и решил начать с портних. Может, застанет у них Асу-Гешла.
Он подозвал игравшую во дворе девочку:
— Не знаешь, где квартира, в которой живут портнихи? Одну из них зовут Франя.
— Смуглая такая? Хорошенькая?
— Да.
— А другая — хромая?
— Да.
— Вон в том, последнем доме. На третьем этаже.
— Скажи, красавица, хочешь получить десять грошей?
— Не знаю.
— Вот тебе десять грошей — купишь себе карамели.
— А мама говорит, чтобы я у чужих не брала.
— Я никому не скажу. Это наш с тобой секрет.
И он вложил монетку в руку девочки.
— Спасибо. — Девочка смотрела на него с нескрываемым испугом.
— Да благословит тебя Бог, дитя мое.
Абрам посмотрел девочке вслед и закурил сигару. Жалкие, тоненькие ножки, перевязанная ленточкой косичка. «Как, оказывается, легко быть хорошим! Господи, почему ж я ничего не делаю? За суетой я совершенно забыл, что у человека есть душа. Господи, прости меня».
Подниматься на третий этаж было нелегко, приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух. Ступеньки были покрыты пылью и отбросами. На площадке второго этажа какая-то девица терла на терке редьку. Из квартир пахло жареным мясом, свекольным супом и овсяной крупой. Вероятно, в доме жили мастеровые; из-за дверей доносились стук молотков, визг пил, жужжание машины. Абрам не знал, в какой квартире живут портнихи, и, поднявшись на третий этаж, прислушался, не стучит ли где швейная машина. Из правой двери потянуло древесным углем, на котором грелся утюг, и горелой шерстью. Должно быть, здесь.
Он постучал, открыл дверь и вошел в большую комнату. Да, он не ошибся. Кроме Франи и Лили, в комнате была еще одна женщина, она мерила платье. Женщина была в одних панталонах, корсет на ее огромных бедрах напоминал рыцарские латы. Когда Абрам вошел, она завизжала и спряталась за перегородку. Франя вышла. Лиля остановила швейную машинку и вопросительно на него посмотрела.
— Простите, — сказал Абрам. — Я стучал, но никто не ответил.
— Что вам угодно?
— Я ищу молодого человека, он здесь живет. Асу-Гешла.
— Это туда, налево.
Абрам направился к указанной ему двери. За спиной раздался шепот. «Ворвался, как слон в посудную лавку», — с грустью подумал он. Он хотел постучать, поднес руку к двери и непроизвольно открыл ее. То, что он увидел, потрясло его. Перед ним на
Абрам сразу же перешел на крик — он всегда кричал, когда оказывался в неловкой ситуации:
— Ты что же, не узнаешь меня, а? Тебе, я смотрю, теперь не до меня!
— Дядечка!
— Он самый! Спасибо, что узнала.
Он закрыл за собой дверь, схватил Асу-Гешла за плечи и расцеловал его в обе щеки. А потом оттолкнул его и заключил в объятия Адасу:
— Да, это я! Твой дядя Абрам! — И он поцеловал ее в губы, а она прижалась к нему и стала покрывать поцелуями его щеки и бороду. — Ну, ну, будет! Сначала забываешь о моем существовании, а теперь ластишься.
Сигара выпала у него изо рта, трость, которую он выпустил из рук, со стуком упала на пол.
— Ну, наконец-то, — проревел Абрам. — Не бойтесь, называйте меня, как хотите, — убийцей, прохвостом, негодяем. Но ведь даже последний негодяй не станет портить жизнь своей кровинушке!
— Где я вас только не искал! — воскликнул Аса-Гешл.
— Еще одно слово, и эта трость обрушится на твою несчастную голову, так и знай! Когда ты вернулся, надо было первым делом идти ко мне. Господи Боже мой, я день и ночь о нем думаю, всех о нем спрашиваю — а он уже давно живет в Варшаве и в ус не дует. Спрятался черт знает куда, точно мышь в нору. Когда я узнал, где тебя искать, то пришел в такое бешенство, что, попадись ты мне на глаза, я бы разорвал тебя на части. Сейчас я немного успокоился. Черт с тобой. Если тебе на меня наплевать, то и мне на тебя тоже. Это во-первых. Что же до тебя, — и он повернулся к Адасе, — у меня с тобой свои счеты. Не будь ты женщиной, представительницей слабого пола, мол, смотреть на меня смотри, а прикасаться не вздумай, я бы так тебе всыпал, что ты бы половины зубов не досчиталась.
— Что ж, начинай.
— И начну, если захочу. Может, для кого-то ты и красавица, grande dame, фифа, а для меня — девчонка, младенец в пеленках.
— Дядечка, в той комнате все слышно.
— Пусть слушают. Я правду говорю, чистую правду. Что ты делаешь в этой вонючей дыре? Господи, на улице яркое солнце, а вы тут сидите в кромешной тьме. Пошли на свежий воздух! За мной! Гульнем как следует! Такой крик поднимем, что варшавские дома рухнут, как стены иерихонские!
— Ах, дядюшка, знал бы ты… — Адаса осеклась.
— Что я должен знать? Ни черта я не знаю. Я идиот. Нет, вы только на него поглядите! Каким стал красавчик-то твой! Настоящий boulevardier, европейский денди! Господи, как летит время! Пойдите сюда. Ближе. Я должен вас обоих облобызать.
Абрам обнял их обоих и стал таскать взад-вперед. Столик перевернулся. Дверь приоткрылась, и в комнату с улыбкой заглянула Франя:
— Что тут у вас? Погром?
— Так вы меня, оказывается, знаете? А я уж решил, что вы меня не узнали.
— Вас нельзя не узнать, господин Абрам.