Семья Рубанюк
Шрифт:
Но писать после этого сурового и, что говорить, полезного урока я не бросил. С каким-то яростным ожесточением сел и в три — четыре дня написал пьесу «Вечерний звон», где-то потерял ее и принялся за повесть «Плесень», в которой изобличались обывательские нравы глухой провинции. Но так и не дописал ее, окончательно разуверившись в своих литературных способностях.
В те дни произошло событие, чрезвычайно взволновавшее нас, комсомольцев. Кулаки убили нашего товарища Ваню Стоянова. Мы поняли, что хотя с вооруженными бандами покончено, враг не сдался. То там, то здесь кулачье
В село Панчево, где был убит наш товарищ, райком комсомола послал меня. Затем я работал секретарем комсомольских организаций в селе Каменка и в Новомиргороде, был секретарем райкома комсомола.
О литературных упражнениях мне и думать тогда было некогда, но уже не по юношескому увлечению, а по долгу общественного работника я стал выступать в газетах.
Один из весенних дней 1923 года, когда, развернув, одесскую газету для молодежи, я впервые увидел напечатанной небольшую заметку с подписью «юнкор Е. Поповкин», запомнился навсегда. Я перечитывал газету много раз, бережно хранил и, пожалуй, именно тогда всерьез уже начал писать, сперва заметки, затем очерки и небольшие рассказы. С 1926 года мои корреспонденции стали печатать и московские журналы.
Лишь много позже, когда прибавилось житейских наблюдений, знания людей, я почувствовал, что первые литературные пробы пригодились.
Работа в окружкоме комсомола в 1924–1925 годы, и особенно пропагандистская деятельность (Кировоградский окружком партии назначил меня штатным пропагандистом) дали то, чего нельзя было возместить ни юношеским жаром, ни добросовестным подражанием полюбившимся писателям: Гоголю, Пушкину, Толстому. Накапливался жизненный опыт.
В 1925 году, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я был принят в партию.
Работая пропагандистом, каждый месяц я приезжал в новый район, в какое-нибудь большое село или в совхоз, налаживал «школу-передвижку», как назывались тогда кратковременные курсы сельского актива. Новые люди, конфликты классовой борьбы, бурные культурные сдвиги на селе, — все было необычайно интересно: В ту пору, еще не зная, что придет час, когда мне удастся написать повесть или роман, я стал вести записные книжки. Не все они сохранились, но приучили осмысливать увиденное.
В 1928 году меня командировали на учебу в Москву, в Первый Государственный Университет. Нетрудно представить чувства юноши, жившего до этого в глухих селах и деревнях и вдруг получившего возможность слушать лекции известных профессоров, ходить по столичным музеям, посещать Большой театр, МХАТ.
Литературный факультет МГУ я окончил в 1931 году, работал после этого в одном из московских пропагандистских журналов, написал несколько брошюр об опыте партийной работы.
События тридцатых годов, когда в стране началась коллективизация, заставили меня расстаться с Москвой и уехать на Северный Кавказ, в донскую станицу. Здесь борьба за становление колхозов отличалась особенной остротой, вековые казачьи традиции, серьезно препятствовавшие колхозному движению, укоренились особенно глубоко.
Работая редактором политотдельской газеты Манычской МТС, участвуя
После реорганизации в 1935 году политотделов МТС я полгода работал в станице Багаевской, редактором районной газеты, затем в ростовской газете «Молот».
В 1939 году меня призвали в кадры Красной Армии. С тех пор, в течение десяти лет, я был кадровым офицером, военным журналистом.
Самым суровым испытанием для людей нашего поколения была война с гитлеровскими ордами, напавшими на советскую землю в июньский день 1941 года.
В конце июля я был уже на фронте. Объятая пламенем Старая Русса, затемненный и настороженный Ленинград, изнуряющие налеты немецкой авиации на Москву, толпы беженцев на дорогах моей Отчизны, длинные санитарные эшелоны с раненными, плач детей, растерянность женщин, стариков — первые, наиболее остро воспринятые впечатления этих тяжких дней и ночей.
Мне, редактору армейской газеты, довелось быть на Северо-Западном, Степном, Воронежском, Украинском фронтах, принимать участие в освобождении Киева, затем Крыма. И всюду я был свидетелем несгибаемой воли к победе, мужества наших советских людей, славных воинов.
Заветной целью было написать обо всем увиденном и пережитом.
…Зимой тысяча девятьсот сорок третьего года советские войска освобождали от гитлеровских захватчиков Украину. Кто из солдат и офицеров украинских фронтов смог бы забыть эти волнующие, радостные дни!
Еще рвались вблизи снаряды, кипел ожесточенный бой с вражескими арьергардами, а женщины, подростки, дети выбегали за село встречать разгоряченных боем разведчиков.
— Наши! Наши идут!
Мело на степных шляхах поземку, по обочинам их догорали в сугробах фашистские машины и танки, заглушённая метелями орудийная канонада еще погромыхивала невдалеке, а в хатах с выбитыми стеклами и давно небеленными стенами хозяйки на скорую руку наводили порядок.
В одной из таких хаток, в небольшом селе Житнегоры, мне довелось выслушать рассказ пожилой колхозницы о жизни ее семьи в тяжкую пору фашистской оккупации.
Этот взволнованный рассказ простой и мужественной женщины о людях, не покорившихся захватчикам, с честью пронесших сквозь самые суровые испытания гордость свободного советского человека, верность Родине, лег в основу романа «Семья Рубанюк».
Писать его я начал еще во время войны. Но лишь после ее окончания, спустя год после того как над рейхстагом в Берлине было водружено алое знамя Победы, первая книга романа была завершена и напечатана в журнале «Октябрь», а затем вышла отдельным изданием.