Семья Тибо, том 2
Шрифт:
– Так, значит, до завтра. – И закрыл за собой дверь. Но в тот же миг передумал. – Спуститесь без меня, – сказал он Женни. – Я догоню вас. – И он поспешно постучал кулаком в дверь.
Антуан был еще в передней. Он отворил. Жак вошел один и закрыл за собой дверь.
– Мне хотелось бы сказать тебе кое-что, – сказал он. Глаза его были опущены.
Антуан почувствовал, что речь шла о чем-то серьезном.
– Иди сюда.
Жак молча последовал за ним в маленький кабинет. Там он остановился, прислонившись к закрытой
– Ты должен знать, Антуан… Мы оба пришли поговорить с тобой. Женни и я…
– Женни и ты? – удивленно повторил Антуан.
– Да, – ответил Жак отчетливо. На его губах блуждала странная улыбка.
– Женни и ты? – еще раз спросил Антуан, остолбенев от изумления. – Что ты хочешь этим сказать?
– Это старая история, – пояснил Жак отрывисто, невольно краснея. – И теперь – вот. Все решилось. В одну неделю.
– Решилось? Что решилось? – Он отступил к дивану и сел. – Послушай, пробормотал он, – ты шутишь… Женни? Ты и Женни?
– Ну да!
– Но вы почти не знаете друг друга… И потом, в такой момент! Помолвка накануне… Стало быть, что же? Ты отказался от мысли уехать из Франции?
– Нет. Я еду завтра вечером. В Швейцарию. – Он помолчал и добавил: – С ней.
– С ней? Послушай, Жак, ты что, сошел с ума? Окончательно сошел с ума?
Жак продолжал улыбаться.
– Да нет же, старина… Все очень просто: мы любим друг друга.
– Ах, не говори глупостей! – резко оборвал его Антуан.
Жак злобно рассмеялся. Поведение брата оскорбляло его.
– Возможно, что это такое чувство, которое тебя удивляет… которое ты не одобряешь… Тем хуже… Тем хуже для тебя… Я хотел, чтобы ты был в курсе. Это сделано. Теперь до свиданья.
– Подожди! – вскричал Антуан. – Это глупо! Я не могу позволить тебе уехать с подобной чепухой в голове!
– До свиданья.
– Нет! Мне надо с тобой поговорить!
– К чему? Я начинаю думать, что мы не можем понять друг друга…
Он повернулся было, чтобы уйти, но остался. Наступило молчание.
Антуан постарался овладеть собой.
– Послушай, Жак… Давай рассуждать… – Жак иронически улыбнулся. Надо принять во внимание две вещи… С одной стороны – твой характер, а с другой – момент, который ты выбрал для… Так вот, прежде всего поговорим о твоем характере, о том, что ты за человек… Позволь сказать тебе правду: ты совершенно не способен составить счастье другого существа… Совершенно! Следовательно, даже при других обстоятельствах ты никогда не смог бы сделать Женни счастливой. И тебе ни в коем случае не следовало…
Жак пожал плечами.
– Дай мне договорить. Ни в коем случае! А сейчас меньше, чем когда бы то ни было!.. Война… И с твоими взглядами!.. Что ты будешь делать, что с тобой будет? Неизвестно. И это страшная неизвестность!.. Себя ты можешь подвергать риску. Но связывать со своей участью другого человека – и в такой
Жак разразился смехом – уверенным, дерзким, почти злым смехом, немного безумным смехом, который внезапно оборвался. Он резко откинул со лба прядь волос и гневно скрестил руки.
– Так вот как! Я прихожу к тебе, прихожу поделиться с тобой нашим счастьем, – и это все, что ты находишь нужным мне сказать? – Он еще раз пожал плечами, схватился за ручку двери и, обернувшись, бросил через плечо: – Я думал, что знаю тебя. Я узнал тебя только теперь, за эти пять минут! Ты никогда не любил! Ты никогда не полюбишь! Черствое, неизлечимо черствое сердце! – Он смотрел на брата свысока – с высоты своей недосягаемой любви. Кривая усмешка показалась на его губах, и он презрительно бросил: – Знаешь, кто ты такой? Со всеми твоими дипломами, со всем твоим самомнением? Ты жалкий человек, Антуан! Всего только жалкий, жалкий человек!
У него вырвался короткий сдавленный смешок, и он исчез, хлопнув дверью.
Антуан с минуту сидел неподвижно, опустив голову, устремив взгляд на ковер.
– "Черствое сердце!" – произнес он вполголоса.
Он прерывисто дышал. Волнение крови причинило ему физическую боль, недомогание, подобное тому, какое бывает у людей на очень большой высоте. Он вытянул руку, стараясь держать ее в горизонтальном положении; ее сотрясала дрожь, побороть которую он был не в силах. "Должно быть, пульс у меня сейчас около ста двадцати…" – подумал он.
Он медленно выпрямился, встал, подошел к окну и толкнул ставни.
На дворе было тихо. В отдалении, между двумя гранями стен, желтым пятном выделялась чахлая листва каштана. Но он не видел ничего, кроме дерзкого лица Жака, его самонадеянной улыбки, его хмельного, упрямого взгляда.
– "Ты никогда не любил!" – прошептал он, сжимая кулаки на железном подоконнике. – Глупец! Если это и есть любовь, то, согласен, я никогда не любил! И горжусь этим!
В окне соседнего дома показалась девочка и взглянула на него. Может быть, он говорил вслух? Он отошел от окна и вернулся на середину комнаты.
– Любовь! В деревне они, по крайней мере, не боятся называть это своим именем; они говорят, что "самцу нужна самка"… Но для нас это было бы слишком просто, это было бы унизительно! И надо это облагородить! Надо кричать, закатывая глаза: "Мы любим друг друга!.. Я люблю ее!.. Любо-о-овь!" Сердце – это, как известно, ваша монополия, монополия влюбленных! У меня "черствое сердце"! Пусть так!.. И, разумеется: "Ты не можешь понять!" Постоянный припев! Тщеславная потребность быть непонятым! Это возвышает их в собственных глазах! Точно помешанные! Совершенно как помешанные: нет ни одного сумасшедшего, который бы не кичился тем, что его не понимают!