Семья убийц

Колычев Владимир

– Мне нужно посоветоваться с адвокатом!

– Адвокат скажет тебе, что шансов выйти сухим из воды у тебя нет. Потому что, кроме тебя, убить Ларису никто не мог.

– Ну, там машина рядом стояла, – беспомощно пробормотал Глицевич.

– Ну хорошо, машина так машина, адвокат так адвокат, – поднимаясь из-за стола, разочарованно глянул на него Евграфов. – Пусть будет, как должно быть. Изнасилование, убийство с особой жестокостью, камера с уголовниками. И двадцать лет лишения свободы. Или даже пожизненное заключение… Панаев, оформляй! И про меня забудь! Я этому зверю помогать не буду!..

Евграфов

направился к выходу, Кауров мог угодить ему, но дверь открывать не стал. Он держал себя в руках, даже не пытался возражать, спорить, но Евграфов вызывал у него отвращение, и кланяться ему – себя не уважать.

– Ну хорошо! – не выдержав остроты момента, сломался Глицевич.

– Что хорошо? – Евграфов остановился, но не повернулся к нему.

– Если в состоянии аффекта, то хорошо, я напишу признание.

Кауров качнул головой, выразительно глянув на несчастного, Евграфов это заметил. И снисходительно усмехнулся. Дескать, учись работать.

– Панаев, оформляй аффект! И три года лишения свободы!

Евграфов сам открыл дверь, с укором глянув на Каурова. Начальству нужно угождать, двери открывать, кофе подавать, каштаны из огня таскать. Кауров сделал вид, что не понял намека, а Евграфов кивком поманил его за собой.

– Что-то не так, майор? – спросил он, глянув на Панаева, который угодливо закрывал за ним дверь.

– Глицевич правильно все понимает, в этом деле всё против него. – Кауров старался четко излагать свои мысли.

– И всё против него и все… Или не все? – в поисках подвоха глянул на него Евграфов.

– На ноге потерпевшей обнаружен свежий прижизненный синяк, возможно, Глицевич действовал грубо, возможно, даже изнасиловал потерпевшую.

– А затем убил!

– Очень может быть.

– Давай без ромашек, любит – не любит. Глицевич убил! Я эту шкуру насквозь вижу!.. Кстати, как фамилия потерпевшей?

– Мирошникова. В машине Глицевича обнаружена ее сумочка.

– Ну вот видишь, и личность потерпевшей установил, и подозреваемого задержал. Неплохой старт, Родион Валерьянович! Завтра заступаешь на дежурство официально. И дело Каплунова возьмешь. Ты меня понимаешь?

– Все понятно.

– И давай без самодеятельности!

– Понял.

– Я ведь с тобой церемониться не буду! – Взгляд Евграфова стал ледяным. – Вылетишь как пробка!.. Продолжать?

– Не надо.

– Вот и хорошо!

Евграфов улыбнулся, поднял руку, собираясь похлопать Каурова по плечу, но даже не прикоснулся к нему. Всем видом дал понять, что не смог преодолеть брезгливость.

Панаев уложился в полчаса, получил чистосердечное признание и под конвоем передал Глицевича в отдел МВД Центрального района, здание которого находилось неподалеку. И криминалистическая лаборатория там, и одежду подозреваемого отправили туда же, но работа экспертов Панаева сейчас не интересовала, он собрался домой. Признание получено, задержанный поступил в распоряжение полиции, пусть уголовный розыск возится с ним, разбирается с его родителями и адвокатом, а следователь Следственного комитета может отправляться домой – с чувством исполненного долга. А завтра с новыми силами продолжить работу – готовить постановление о привлечении Глицевича в качестве обвиняемого, нести ходатайство в суд о заключении под стражу…

Но прежде

чем уйти, Панаев заглянул к Каурову. Что-то смутило его в показаниях Глицевича, не поверил он в искренность раскаяния. И, возможно, испугался. Завтра Глицевич одумается, заявит, что следствие оказывало на него давление, Евграфов, разумеется, сделает удивленные глаза, и все шишки посыплются на Панаева.

– Еще не уходишь? – спросил он, закрывая за собой дверь.

– Да вот тебя жду, – усмехнулся Кауров.

– Чего?

– А тебя ничего в деле Глицевича не смущает? Может, поделишься соображениями?

– Я?! С тобой?.. Я думал, ты мне что-то скажешь.

– На одежде Глицевича не было крови. А должна быть. Много крови должно быть, а на ней ни капельки.

– У него было полно времени, чтобы переодеться.

– В сумочке у потерпевшей нашли помаду розово-малинового цвета. Помаду того же цвета я видел на поло Глицевича. Это Мирошниковой помада. Значит, поло он точно не менял.

– Ну так, может, куртку сменил. Куртку залило кровью, а на поло ни капли не попало… Нужно ждать заключения экспертизы.

– Поло с длинным рукавом, на рукав хоть что-нибудь да попало бы.

– Ну может… А заключение все равно нужно ждать.

– Да нам-то спешить некуда.

– Машина там какая-то, «Ниссан» внедорожный. Глицевич сказал, что ты след протектора сфотографировал.

– Это на всякий случай.

– Свежий след?

– Свежий, – подтвердил Кауров.

– Может, правда была машина? – Панаев проникновенно смотрел на него.

Но Кауров ему не верил. Евграфов мог устроить проверку на лояльность, а для этого отправить к нему Панаева с провокационной просьбой прояснить и проанализировать ситуацию.

– Может, и была.

– Думаешь, Мирошникову выслеживали?

– Не знаю.

– Может, это не Глицевич убил?

– Не знаю. Знаю только, что Глицевич еще тот сукин сын. Почему он не дождался Мирошникову? Почему уехал без нее?.. Мог бы сходить, посмотреть, что с ней.

– Сукин сын, – кивнул Панаев. – Причем не наш сукин сын.

– Ну да, – усмехнулся Кауров.

Евграфов уже успел выяснить, кто такой Максим Глицевич. Отец простой фермер, хотя и зажиточный, с такого много не возьмешь, так что можно не церемониться, пускать его под пресс. Но завтра может выяснится, что за подозреваемым стоит очень влиятельный дядя, например, и тогда Глицевич станет своим сукиным сыном. И тогда тому же Панаеву придется вертеться в поисках другого козла отпущения. На роль которого могут назначить кого-нибудь из тех, кто ехал в автобусе с Мирошниковой. Или какого-нибудь дружка Глицевича возьмут в оборот. Фальсификация – вторая натура полковника Евграфова, а Панаев его любимый ученик.

– Как думаешь, отправлять криминалиста снимать колесо с «Ниссана»?

– А это тебе, Павел Яковлевич, решать. Дело твое, тебе решать, казнить или миловать.

– А твое дело сторона?

– Мое дело – мое начальство. Мое начальство сказало: надо! Я ответил: есть!

– Ну, начальство…

– Ты пока что еще не мое начальство, поэтому мне пора идти. Ты же не против?

– Домой?

– А куда же еще?

– Как там у тебя на семейном фронте? Я слышал, жена от тебя ушла, не вернулась? – с плохо скрытым злорадством спросил Панаев.