Семья
Шрифт:
— Но все равно создается неудачная комбинация, которая может помешать длительности наших отношений. Мы — ты и я — совершенно разные люди. Это еще один минус. Я хочу сказать, что ты — совсем не та женщина, которая может запросто завалиться в постель с любым мужчиной. Я же люблю погулять. И, наконец, мы политически находимся на разных полюсах. Если бы мы не спорили ни по каким другим проблемам, мы бы постоянно сражались только по этим вопросам.
— Из-за политики? — спросила Эдис. В голосе у нее прозвучала
— Политика. Война. Все. Я хочу сказать… — Он повернулся к ней и начал резко жестикулировать, как бы отсекая лишнюю глину от скульптуры. — И так плохо, когда верная жена и заботливая мать предает всю семью ради черного трахальщика. А он, боже ты мой, обучает искусству студентов. Но она еще предает и ее собственный класс. Она предает те круги общества, которые вскормили ее!
— Боже, это такая… такая чушь! — возмутилась Эдис.
Кимберли радостно захохотал.
— Воспринимаешь! Учишься!
— Но это так и есть. Что мне за дело до этих твоих туманных проблем? До всех этих антагонистов в классовой борьбе? Я уже сказала тебе, что у меня поменялось отношение к войне. Ты же знаешь, что теперь я против войны.
— Но ты не знаешь, почему, золотко, и никогда не узнаешь. А у меня знание сидит в костях, и я не мог бы от него избавиться, даже если бы сильно пожелал.
— Да это вывернутый наизнанку снобизм!
Он снова засмеялся.
— Ты права. — Потом его лицо окаменело. — Ну и что?
— Какое все это имеет отношение к тому, что ты станешь здесь жить?
Он медленно покачал головой.
— Меня никто не может содержать. Очень мило, что ты оплатила «Операцию Спасение». Если вспомнить, как достаются эти деньги, ты, может быть, должна поддерживать десятки подобных операций. Но не меня лично, Дж. Кимберли, эсквайра. Я сам себя содержу, используя для этого множество разных несложных и сложных способов. Поганая жизнь, но честная.
Эдис несколько секунд смотрела на него. Она понимала, что у них назрел кризис и его можно избежать, если только она сменит тему.
— Что ты сказал, что я сама не понимаю, почему я против войны? И что я этого никогда не пойму?
— Может, я несколько резко выразился, но все сказанное — правда.
— Я — против войны, потому что ты против нее.
Он кивнул головой.
— Прекрасно.
— Но все не столь идиотично, несмотря на то что кажется именно таким. Все, что ты поддерживаешь, стоит этой поддержки, и все, что ты ненавидишь, стоит этой ненависти. Так что плохого в том…
— Избавь меня от этики либерала, — прервал ее Кимберли.
Он поднялся на ноги и подошел к камину. Помолчал, осторожно подтолкнул на место полусгоревшее полено, оставшееся после старых жильцов.
— Малышка, я хочу тебя кое о чем спросить. Ты вообще читаешь газеты?
— Да.
— Хорошо.
Он
— Ты помнишь, как несколько месяцев назад, верно, с тех пор прошло уже несколько месяцев, студенты устраивали волнения, потому что химические компании вербовали студентов прямо на территории студгородков?
— Да.
— Это были те компании, которые производили жуткие штуковины, используемые нами во Вьетнаме. Ты помнишь?
— Да.
— Все было так плохо, что даже правительство выдало этим компаниям что-то вроде рекомендаций, чтобы те позаботились о своем престиже.
— Да. Припоминаю.
— Хорошо.
Кимберли присел на корточки, и лицо его оказалось на одном уровне с лицом Эдис.
— Я надеюсь, что ты и другое помнишь. Одна из компаний, когда закончился весь этот шум, выступила в прессе с собственным заявлением. Помнишь? Президент или председатель компании сделал заявление.
— Да-а-а.
— Постарайся вспомнить. Он сказал что-то вроде того, что не поддерживает ни тех, ни других, а просто выполняет приказы. Ему нужно было представить материалы, которые требовались правительству, поэтому он, естественно, не чувствует за собой никакой вины. Правительство для этого и давало такие рекомендации. Тебе это что-то напоминает?
— Смутно.
Кимберли одним прыжком приблизился к Эдис. Их лица почти соприкасались.
— Теперь ты должна действительно попытаться все вспомнить, малышка. То, что было двадцать лет назад.
— Что?
— Нюрнберг. Процессы над военными преступниками. То, что мы сделали с этими жирными котами и колбасниками, типа Круппа. Ты помнишь, как он защищался? Он сказал, что поставлял только то, что требовало от него его правительство. Что он выполнял свой долг.
— И мы согласились с этим?
— Черт, нет! Мы засунули его задницу в камеру. Мы не выпустили его, пока не началась война в Корее. Тогда нам снова понадобилась его помощь.
Эдис нахмурилась.
— Значит, когда компания выполняет приказы своего правительства, то это — преступление, но когда она поддерживает наше собственное правительство, дело обстоит иначе.
Кимберли покачал головой.
— Ты все перепутала, малышка. Как может такая умница, как ты, поставить жизнь с ног на голову?
Эдис плотно сжала губы.
— Если я правильно тебя понимаю, только ты можешь судить о том, что правильно, а что нет?!
— Спокойно.
Кимберли потерся кончиком носа о ее нос.
— Ты хочешь сказать, что ничего не поняла.
— Если ты дашь мне время подумать, вместо того чтобы свысока осуждать меня… — Эдис улыбнулась Кимберли. — Спаси нас, Боже, от фанатиков. Они все похожи друг на друга, вне зависимости от того, кто они — левые или правые.