Семья
Шрифт:
Конечно, эти джентльмены говорили не о текущих делах и тревогах. Для людей с широким умственным горизонтом настоящее не имеет исключительного интереса. Драмы Лопе де Вега для них представляли не меньший интерес, чем оккупация Тянцзина японцами. Их ли только это вина? Оба были изгнаны из всех мест, где бы они могли принимать активное участие в политической жизни. Обе их родины, да и другие страны давали им выбор: красный тиран или белый тиран. Эти же два джентльмена были против тирании вообще – и им в политике не находилось места.
Вскоре профессор уже один ораторствовал:
– Обратите внимание на этот знаменательный
– Мы решили жить на британской концессии, так как моя дочь будет учиться в английской школе. Я очень рада, что мы сможем видеться чаще. Я прихожу к вам с чувством, как будто иду домой.
Продолжая «круг посетителей», пришла и «Ама с грешными мыслями».
Мать и Лида были одни в столовой. Они сидели на полу и заканчивали одеяло для Димы, подарок к его отъезду. Ама вошла и, поклонившись, скромненько остановилась у притолоки двери:
– Пришла попрощаться. Покидаю Тянцзин.
– О, Ама! Здравствуйте! Садитесь и расскажите, куда же вы уезжаете.
Ама подняла голову, и глаза ее засветились, как две маленькие электрические лампочки, зажженные изнутри ее головы. Она вынула из кармана своего голубого халата большой белый носовой платок, разложила его на коленях, сложила на нем руки и затем только ответила:
– На небо, – и добавила, чтоб сделать свою мысль яснее: – В рай.
– Куда? – спросили сразу Мать и Лида.
– Не прямо в рай, – поторопилась объяснить Ама, – сначала в провинцию Шанси. Наш монастырь посылает туда помощь: пищу, одежду, лекарства. Буду собирать сирот в приют и госпиталь. Я родилась в провинции Шанси. Меня посылают. Я еду. Для разговора. Нужна им. Дети могут испугаться монашек – они черные, испугают кого угодно. Я еду в этом голубом халате, мать игуменья выдала. Покрой провинции Шанси. Я скажу детям, чтобы не боялись монашек, я с ними живу, и они мне дают рис и халаты. Покажу рис, дам попробовать. Меня научили, как действовать. Я буду первый человек в нашем караване. – И Ама скромно опустила глаза.
– Но при чем же здесь рай? – удивилась Лида. – То, что вам предстоит увидеть в Шанси, скорее будет похоже на ад. Как вы оттуда попадете в рай?
– Буду искать мученичества, – сказала Ама, и голос ее, и глаза, и поза сделались воплощением хитрости, как бы заговорщик сообщил об очень коварной и тонкой интриге. – Есть шансы, что добьюсь… японцы не любят вмешательства. Они хотят, чтоб побольше китайцев умерло и освободило место на
– Ама, – спросила Лида, – а вы не боитесь? Разве нельзя отказаться? Пусть возьмут мужчину. Он будет осторожен. А вы найдете другую дорогу…
– Все дороги ведут к смерти, – сказала Ама просто. – Надо рассчитывать не на хорошую жизнь, а на хорошую смерть. Мученичество – самый выгодный вид смерти, но к нему нечасто представляется случай. Умрешь дома – ничего за это не получишь. Бесплатно.
– Ама, – сказала Мать почти сурово, – вы нехорошо говорите об этом. Вы не совсем поняли, чему вас учили. Вы говорите не по-христиански.
Ама сидела несколько мгновений неподвижно с опущенными глазами. Потом вдруг быстро заговорила, и ее голос поразил Мать и Лиду необыкновенной, глубокой, последней человеческой простотой и искренностью, за которыми уже ничто не скрывалось.
– Я устала, – сказала она. – Одно я оставила, в другое я не принята. Чего я хочу – грех, что говорю – глупость. Не знаю, где положить сердце. Чересчур много одиночества для простой неученой женщины. У меня никогда не было друга.
Мать быстро встала и подошла к ней. Она положила руку Аме на плечо и ласково сказала:
– Ама, не надо бы тебе так много суетиться с религией тут, на земле. Над нами – Бог. Он любит всех и всех понимает. Он понимает тебя больше, чем люди. Как ты ни умрешь, Он возьмет тебя в рай, потому что ты этого очень хочешь.
В то же время и Дима занимал посетителя на черном дворе. Это был китайский мальчик, сын прачки, в возрасте приблизительно Димином. Его отец принес белье миссис Парриш и с Каном пошел сдавать его. Мальчик тоже нес узел, а теперь отдыхал. Отец приказал ему ждать во дворе. Он стоял скромно, неподвижно, с опущенными глазами. Его одежда была стара и грязна. На руках были и мозоли и ссадины – доказательство, что он уже регулярно и тяжко работал.
Дима был научен в Семье встречать одинаковой вежливостью всех, кто входил в дом, независимо от социального положения посетителя. Со времени знакомства с профессором и Дима полюбил разговоры о науке.
– Вы слыхали, – вежливо спросил он мальчика, – что Земля кругла и вращается все время?
Мальчик поднял глаза на уровень Диминых, шмыгнул носом и, улыбнувшись застенчивой, но вместе с тем и хитрой улыбкой, ответил:
– Какая земля? – Он потопал ногой. – Эта?
– Да, – ответил Дима голосом и тоном профессора, – эта. И она кругла и вращается.
Мальчик еще раз топнул ногой, посмотрев на землю. Его лицо расплылось в широчайшую улыбку.
– Понимаю, – сказал он. – Шутка!
Дима стоял, собирая в уме все известные ему китайские слова, чтобы объяснить свою идею и доказать ее реальность. Слов не хватало. Китайский мальчик был тоже хорошо воспитан. На рассказ хозяина надо было вежливо ответить рассказом на ту же тему. Он рылся в своей маленькой памяти и нашел. Лицо его изменилось – ибо он сообщал древнюю мудрость, – оно стало старым и бесстрастным, как лицо буддийского монаха.