Семья
Шрифт:
Громкий хохот прервал горячую речь Аркадия. Тачинский смеялся, откинувшись на спинку стула, смеялся настолько естественно, что Аркадий вмиг словно прозрел, и, оглянувшись вокруг, вздрогнул: зачем он здесь? Аркадий попятился к двери, но Тачинский усадил его обратно на стул.
— Не торопись, Зыкин... Торопливость еще много навредит тебе в жизни... Мой совет — избавиться от поспешных выводов, от горячности и торопливости. Тем, что ты горяч, объясняю и твой приход сюда, к «сопернику», как ты, наверное, называешь меня. А ведь взрослый человек определенно скажет, услышав про подобный случай: мальчишество. Да, да! Мальчишество!
— Не думаешь ли ты, — продолжал инженер, — что я действительно буду вас преследовать? Это же абсурд! Я — главный инженер шахты, уже не молодой и узнавший жизнь мужчина — буду заниматься такими пустяками? Кто мог это выдумать? Тамара? Конечно, она... Так я к ней никаких претензий не имею, мы сошлись с ней по согласию, я ее не неволил, она сама заявила, что жить с тобой — инвалидом и калекой — не будет, что она любит меня... Я пошел ей навстречу, дал ей возможность ночевать в моей постели...
— Замолчите! Вы! — тяжело дыша вскочил Аркадий. Медленно приближаясь к Тачинскому, он продолжал: — Не сметь... вы слышите, не сметь говорить об этом! Она чище, выше, чем вы о ней думаете... А вы? Уже одно то, что вы провели несколько ночей под одной крышей с нею, не дает вам право насмехаться над женщиной... Это в высшей степени... подло! Да, да! Это — подло!
Аркадий повернулся и, резко хлопнув дверью, вышел. Свежий, холодный ветер охватил разгоряченные щеки. Аркадий шагал, глубоко дыша. С каждым шагом к нему возвращалось спокойствие. Он стал сознавать, что погорячился, что вел себя по-мальчишески, но чувства раскаяния не испытывал. Наоборот, его радовало, что наконец-то он высказал Тачинскому все, что думал о нем. И все же радость Аркадия была непродолжительной. Где-то в глубине души вырастала обида на Тамару, связавшую себя с этим мерзавцем.
24
Ожидая Аркадия, Тамара не могла сидеть спокойно в комнате. Выйти к Комлевым не хотелось, по сегодняшнему приему ей было ясно, что жить с Аркадием здесь она не сможет. Она стала перебирать в памяти всех близких знакомых и, наконец, пришла к выводу, что хороший друзей у нее, пожалуй, нет. Оставалось одно: идти к отцу, просить его о квартире или посетить Галину, которая после выхода Валентина из больницы жила с ним в отдельном домике, предоставленном шахтой.
Вспомнив о Галине, Тамара облегченно вздохнула. В конце концов Галина ей не чужая, она поймет положение Тамары. Да и, кроме того, ордер на квартиру был выдан Валентину благодаря горячему содействию Ивана Павловича; значит, Галина обязана этим семье Клубенцовых.
Подождав Аркадия еще несколько минут, Тамара вышла из дому. Галина жила на краю поселка в одном из новых, выстроенных этим летом красивых коттеджей. Тамаре нужно было пройти мимо дома Тачинского. Поравнявшись с домом, она замедлила шаги, с любопытством приглядываясь к освещенным окнам. Несколько дней назад это был ее дом, а сейчас там сидели два человека, с которыми столкнула ее судьба, и говорили о ней. Что там сейчас
Лишь на минуту остановилась она возле дома Тачинского.
...Галина стирала на кухне белье, когда Тамара вошла в дом. С живым любопытством глянув на Тамару, она пригласила ее в комнату, на ходу вытирая мыльные руки полотенцем. Гостья сразу же невольно отметила чистоту и порядок в комнатах. На полу — простенькие чистые дорожки; диван и мягкие стулья в белых чехлах; в переднем углу — туалетный столик, на котором, помимо разной мелочи, выделялось полуметровое зеркало в филигранной отделке. Простотой и уютом повеяло на Тамару от этой небогатой, но со вкусом подобранной обстановки комнаты. Глянув на окна, она заметила, что подарок отца в день свадьбы — красивого рисунка тюлевые шторы — хорошо дополняют убранство этой комнаты. Тамаре вспомнилось, что второй комплект таких штор до сих пор лежит у матери в сундуке — матери и дочери не понравился их рисунок. А здесь, в этой комнате, все было впору, все — на своем месте.
— Хорошо вы устроились... — сказала Тамара, когда обе женщины сели на диван. — Это где покупали, или ты сама сделала?
Тамара взяла в руки с мастерством расшитую маленькую подушку-«думку».
— Сама... — ответила Галина, улыбнувшись. — Времени у меня сейчас много, вот я и занимаюсь вышивкой.
— А где же ваш... ребенок? — спросила Тамара, смутившись: она до сих пор не знала имени ребенка.
— Спит наш Мишенька... Озорной стал, такой беспокойный и капризничает. Понервничала мамка, когда с ним ходила, ну, это и повлияло, наверное...
— А сейчас как? Не ссоритесь, не ругаетесь?
— Ну зачем же... Решили, что и без этого можно жить.
— А здоровье Валентина как? Где он сейчас?
— А вот здесь, за ширмой. Здоровье прежнее: не ходит. Доктор говорит, что это нервное потрясение. Спит он сейчас, кажется.
— Опасная у него болезнь?
— Трудно сказать... Может быть, всю жизнь, а может, и через месяц все в порядке будет... Иван Павлович был у нас здесь уже несколько раз, обещал помочь, чтобы профессора из Москвы вызвали...
Тамара покраснела, узнав, что отец уже смог и здесь побывать, а она собралась лишь сейчас, да и то, когда ей это стало остро необходимо. Она поспешила перевести тему разговора.
— А похудела ты, Галинка... — торопливо сказала она. — Изменилась сильно, я и не узнала сначала.
— Такая наша судьба, чтобы изменяться да худеть, — засмеялась Галина. Она и действительно изменилась: лицо побледнело, резче выступали скулы на щеках, но все это удивительно гармонировало с мягким задумчивым взглядом больших и округлых глаз. Она располагала к себе, вызывала симпатию.
«Хорошее лицо у нее... Счастлива она, наверное», — подумала с завистью Тамара, а вслух сказала:
— Ты знаешь, Галинка, я с Марком-то разошлась.
— Разошлась?! Почему? — брови Галины, изумленно дрогнули.
— А я его и не любила вовсе. Мой Аркадий снова здоров, и разве променяю я его на Марка? Ты Аркадия не видела еще? Я обязательно вас познакомлю. — Тамара помолчала, оглядывая комнату, и хмуро продолжала. — Да, Галя, бывает и так в жизни. Ошибешься, думаешь, что лучше так, а на деле... Да что там говорить... Во всех этих историях всегда оказывается, что мы, женщины, виноваты... А если подумать... Разве легко, например, быть матерью? Вот ты родила, стала матерью, тебе это приятно?