Семья
Шрифт:
Кэт почувствовала, как все внутри похолодело. Ей не хотелось, чтобы их отношения принимали такой оборот. Она хотела, чтобы Бригитт за нее порадовалась.
— Будь любезна, перестань говорить мне подобные вещи. — Голос Кэт дрожал от волнения, и это ей не понравилось. — Уверяю тебя, ничего смешного здесь нет! И забавного тоже!
— А мне смешно, Кэт! Женщины, подобные тебе, вызывают у меня смех. Посуди сама. Сперва все эти разговоры про свободу и независимость, а потом ты внезапно хватаешься за первую попавшуюся возможность стать домохозяйкой!
— Между
— И как же ты собираешься работать? Ты уже обдумала этот вопрос?
Разумеется, обдумала. Конечно, не до мельчайших деталей. В глазах Рори она читала сомнения. Но себя все же представляла не иначе как работающей мамашей, хотя такая перспектива была еще далека.
— Через двенадцать недель после родов я вернусь на работу, — сказала Кэт. — Если это тебя, конечно, устроит. Мне помогут сестры. И Рори. У Рори после восьми нет занятий. Все как-нибудь образуется.
Бригитт покончила с шампанским. И больше не улыбалась.
— Но тебе придется уходить с работы пораньше, не правда ли? А потом у твоего ребенка начнут резаться зубки, или откроется понос, или он просто будет плакать без мамы? А когда он чуть подрастет, то придется шить ему дурацкие костюмчики на Рождественские представления? И мамочка должна на них присутствовать, не правда ли?
Кэт покачала головой. На глаза у нее навернулись слезы. Она даже представить себе не могла, что между ней и Бригитт возможен такой диалог. За исключением сестер Рори и отца, она никого не любила больше Бригитт. Именно Бригитт научила ее, как стать взрослой женщиной, сильной и независимой. А теперь та лишала Кэт своей любви — впрочем, все, в конце концов, это делают.
— Ты говоришь так, словно моя беременность — это какое-то предательство, — сказала Кэт.
Бригитт засмеялась.
— Ты предаешь не меня, Кэт. Ты предаешь себя. Через два года ты будешь толкать коляску по захудалой пригородной улице и искренне поражаться тому, что сделала со своей жизнью.
Кэт допила воду и очень осторожно опустила бокал на стол.
— А знаешь, Бригитт, в чем проблема на самом деле? — спросила она. — Вовсе не в самодовольных и ограниченных матерях. А в таких прокисших старых калошах, как ты.
— Прокисших старых калошах, как я?
— Именно такие, как ты, боятся, что ребенок сломает их образ жизни. Я советую тебе родить ребенка, Бригитт. Он сделает тебя добрее.
— Послушай, Кэт. Давай не будем ссориться. Я же тебя не увольняю и вообще ничего плохого не хочу сказать. Ты же знаешь, как ты мне нужна.
Кэт подхватила плащ со спинки стула.
— Я знаю, что ты меня не увольняешь, Бригитт. Потому что я ухожу сама.
Уходя, Кэт слышала, как Бригитт позвала ее, но не обернулась. Она вышла из «Мамма-сан», думая о том, до чего же все забавно получается.
Она слышала о женщинах, которые теряли работу во время декретного отпуска. Таких было много. Но она ничего не слышала о тех, кто
Возле ресторана под дождем стояла Джессика.
— Я совсем не хотела, чтобы все так вышло, — сообщила она.
Кэт сразу не сообразила, что сестра имеет в виду: то ли она не хотела промокнуть до костей, то ли не хотела держать в своем сердце столько обиды и злости, то ли не хотела оставаться бездетной среди внезапно забеременевших сестер.
Кэт не знала в точности, что имеет в виду Джессика, но зато понимала, что та чувствует. Поэтому она взяла сестру под руку, вдохнула исходящий от нее аромат и прижалась к ней крепко-крепко. Она так ее любила! И сейчас, под дождем, возле пустого ресторана женщины на короткое время забыли о маленькой жизни, которая росла в одной из них.
Когда Поппи не плакала, она лежала между своими родителями, и они смотрели на нее так, словно это неразорвавшаяся бомба, которая в любой момент может шарахнуть прямо им в лицо.
Ребенок спал, но взрослые не могли заснуть. Они даже дышать боялись, чтобы, не дай бог, не разбудить девочку.
В ее плаче им виделось нечто загадочное. Кто бы мог подумать, что столь маленькое тельце может издавать такие оглушительные звуки? Причем такие горестные, полные гнева и обиды… Родители были измучены и напуганы, не в силах перекинуться лишним словом. Они решили, что их ребенок — самый крикливый на свете.
Между тем, из блестящих розовых десен малышки начали проклевываться первые молочные зубки, а из носика (такого крошечного, почти незаметного) непрестанно текли сопли, и этого было достаточно, чтобы превратить жизнь двух взрослых в настоящий кошмар.
В конце концов, Меган перед самым рассветом забылась беспокойным сном, но почти тут же, по звонку будильника, ей пришлось вскакивать снова.
И вот она уже устало карабкается по лестнице знакомого ей дома в Санни Вью, вся в мыслях о ребенке, об этом пришельце, который ни с того ни с сего стал центром ее вселенной, и ее жизнь — вернее, их жизнь в одночасье изменилась кардинальным и непредсказуемым образом.
Когда к ним приезжала Джессика, малышка вела себя отлично. Ее личико (при виде которого Меган замирала от любви и счастья) светилось от радости.
Поппи была рада Джессике. Она стала узнавать свою тетушку. И пока Меган отсчитывала побитые и щербатые ступени бетонной многоэтажки Санни Вью, она не переставала удивляться: неужели Поппи уже умеет любить? И неужели любит Джессику больше, чем ее, родную мать? А, с другой стороны, кто может ее в этом обвинить?
С ребенком Джессика вела себя раскованно и естественно. Меган же ни на минуту не могла освободиться от внутренней напряженности и озлобленности. Она стала совсем не такой матерью, какой собиралась быть, и причину этому видела не только в недостатке сна.