Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
Шрифт:
Маршал д'Эстрэ, послы, герцог Ангулемский, герцог д'Алюен (Шомберг), маршал де Шатийон и прочие высшие чины армии и двора окружили кардинала, и каждый с нетерпением ждал, когда кончатся приветственные слова других, чтобы сказать самому, и боялся при этом, как бы кто-нибудь другой не опередил его. предвосхитив тут же сочиненный им мадригал или какую-нибудь иную форму подобострастной лести. Что касается Фабера, то он один удалился в угол палатки и, видимо, не обращал особого внимания на происходящее. Он беседовал с Монтрезором и придворными Гастона Орлеанского, которые все до одного были заклятыми врагами кардинала, ибо, кроме той толпы, которой он избегал, ему больше не с кем было говорить. Будь на месте Фабера человек менее известный, такое поведение показалось бы в высшей степени бестактным; но, как все знали, хоть он и жил при дворе, но был чужд каких бы то ни было интриг; о
— Поистине, эта мысль внушена ему свыше,— говорил он.— Добрый кардинал, против которого меня настраивали, заботился о сплочении моей семьи; со дня рождения дофина я не испытывал такой большой радости, как сейчас. Пресвятая дева являет нам свое покровительство.
В это время гвардейский офицер подошел к королю и что-то сказал ему шепотом.
— Курьер из Кельна?— переспросил король.— Пусть подождет у меня в кабинете.— Потом нетерпеливо добавил:— Сейчас иду, иду.
И он один ушел в маленькую четырехугольную палатку, примыкавшую к большой. Там можно было разглядеть молодого курьера с черным пакетом в руках, но как только король вошел в кабинет, за ним опустился занавес.
На кардинале, оставшемся единственным властелином двора, сосредоточилась вся лесть; однако многие заметили, что он принимает ее уже не так самоуверенно, как до сих пор; он несколько раз спросил, который, час, и стал подавать признаки непритворного смущения; его жесткий, тревожный взгляд неоднократно обращался к кабинету: вдруг занавес раздвинулся; король появился один и остановился на пороге. Он был бледнее обычного и весь дрожал; в руках его находился большой конверт с пятью черными печатями.
— Господа, — сказал он громким, но прерывающимся голосом,— королева-мать скончалась в Кёльне, и, быть может, не я первым узнаю об этом,— добавил он, бросив строгий взгляд на кардинала, который стоял невозмутимо.— Но господь всеведущ. Через час — на коней и в атаку! Господа маршалы, прошу следовать за мной.
И он круто повернулся и вместе с военачальниками удалился в кабинет.
Придворные разошлись вслед за министром, а тот удалился, не подавая ни малейшего признака грусти или досады, так же величественно, как появился, с той только разницей, что теперь он чувствовал себя победителем.
Глава IX ОСАДА
Il papa alzato le mani e fattomi un patente crocione sopra la mia figura, mi disse, che mi benediva e che mi perdonava tutti gli omicidii che io avevo mai fatti, e tutti quilli che mai io farei in servizio della Chiesa apostolica.[11]
Бенвенуто Челлини
В жизни бывают минуты, когда горячо желаешь самых сильных потрясений, чтобы отвлечься от мелких невзгод; бывают дни, когда душа, устав, подобно льву из басни, от беспрестанных нападений мошкары, жаждет более мощного врага и со всей страстью призывает опасности. Сен-Мар находился именно в таком состоянии, которое всегда порождается болезненной чувствительностью и постоянным волнением сердца. Утомившись от бесконечных раздумий о том, насколько благоприятны или неблагоприятны станут для него обстоятельства; утомившись от расчетов и догадок, требовавших напряжения всех сил его ума; тщетно припоминая все, что он в силу своего образования знал о жизни людей, прославившихся своей деятельностью, чтобы сопоставить это с тем положением, в котором он находился; удрученный сожалениями, мечтами, предсказаниями, несбыточными упованиями, опасениями и всем тем воображаемым миром, в котором он пребывал во время своего одинокого пути,— он с облегчением вздохнул, оказавшись в почти столь же бурном реальном мире; от сознания, что он находится перед лицом двух истинных опасностей, кровь в его жилах снова заиграла, и к нему вернулась молодость.
После ночного происшествия в харчевне под Луденом ему никак не удавалось взять себя в руки и преодолеть все те же, любезные ему и вместе с тем тягостные, мысли, и им уже стало овладевать какое-то изнеможение, когда он, к счастью, достиг
В качестве добровольца он распорядился разбить свою палатку в том месте лагеря, где расположились многие молодые дворяне, которым надлежало быть представленными королю, а затем служить в качестве адъютантов; он поспешил к себе в палатку; вскоре он уже сидел на коне, с оружием и в латах, соответственно существовавшему тогда обычаю, и без провожатых направлялся к испанскому бастиону, где была назначена встреча. Он оказался там первым и не мог не признать, что место дуэли — зеленая лужайка, скрытая за укреплениями осажденной крепости,— весьма удачно выбрано маленьким аббатом для осуществления его смертоубийственных намерений, ибо никому и в голову бы не пришло, что офицеры отправятся драться под стены осажденного города, к тому же выступ бастиона отделял эту лужайку от французского лагеря и скрывал ее словно огромная ширма. А меры предосторожности были необходимы, ибо в случае огласки дуэли — за удовольствие рискнуть своей жизнью пришлось бы поплатиться не более не менее как головой.
В ожидании друзей и противников Сен-Мар успел хорошо рассмотреть лежавшую перед ним южную окраину Перпиньяна. Он слышал, что осаду собираются начать не здесь, и теперь тщетно старался разгадать план атаки. Между этой, южной, частью города, горами Альбера и Пертюсским перевалом легко было наметить направление атаки и расставить редуты против наименее защищенного места; но ни одного солдата здесь не оказалось; все силы, по-видимому, были сосредоточены на севере от Перпиньяна, в самом недоступном месте, против каменного форта Кастийе, возвышавшегося над воротами Нотр-Дам. Сен-Мар заметил, что до самого подножья испанского бастиона почва с виду болотистая, а в действительности очень твердая; что бастион охраняется с чисто кастильской беспечностью, а между тем защищать его можно только живою силой, ибо стенные зубцы и бойницы разрушены, а четыре пушки, очень крупного калибра, завязли в грунте, и, следовательно, их нельзя будет переместить и направить против армии, которая стремительно ринется к подножию стены.
Нетрудно было догадаться, что именно из-за этих громоздких пушек осаждающие и решили не нападать в этом месте, а осажденные, надеясь на них, не позаботились усилить здесь средства обороны. Поэтому с одной стороны передовые посты и конные часовые были слишком удалены, а с другой сторожевые посты были редки и плохо содержались. Какой-то молодой испанец непринужденно расхаживал по крепостному валу, держа в руках длинную пищаль с сошкой и тлеющий фитиль; заметив Сен-Мара, который объезжал болото и рвы, испанец остановился и стал наблюдать за ним.
— Senor caballero,[12]— крикнул он,— уж не собираетесь ли вы захватить бастион верхом на лошади, как Дон-Кихот Ламанчский?
С этими словами он отвязал железную сошку, висевшую у него сбоку, воткнул ее в землю и водрузил на нее пищаль, собираясь прицелиться; но тут другой испанец, закутанный в грязный коричневый плащ, с виду постарше и посерьезнее, обратился к молодому на родном языке:
— Ambrosio de demonio,[13] разве ты не знаешь, что запрещено зря расходовать порох, пока дело не дошло до вылазок и атак? А ты собираешься для собственной потехи подстрелить мальчишку, который и фитиля-то твоего не стоит! Карл Пятый на этом самом месте сбросил в ров и утопил часового, который заснул на посту. Исполняй свой долг, а не то я так же расправлюсь с тобой.
Амбросио вскинул пищаль на плечо, повесил на бок сошку и вновь зашагал по валу.
На Сен-Мара это угроза не произвела особого впечатления, он только подтянул поводья да собрался пришпорить коня, зная, что достаточно одного прыжка этого легкого животного, чтобы перенестись за хижину, которая виднелась неподалеку, и оказаться в безопасности еще до того, как испанец успеет укрепить сошку и зажечь фитиль. К тому же он знал, что по существующему молчаливому соглашению запрещено стрелять в часовых, так как это считается убийством. По-видимому, молодой испанец, собиравшийся прицелиться, просто не знал этого правила,— иначе он так не поступил бы. Сен-Map не проявил ни малейшего беспокойства и, когда часовой опять начал прохаживаться по валу, снова принялся объезжать местность; вскоре Сен-Мар увидел направлявшихся к нему пятерых всадников. Двое первых, подъехавших широким галопом, чуть не задев его, соскочили с коней, и Сен-Мар оказался в объятиях советника де Ту, тогда как маленький аббат де Гонди хохотал от всего сердца и восклицал: